московским назначил. Затем, по совету второй жены, гречанки, отменив свое первое решение, Габриэля, сына, которого от той гречанки имел, который потом был именован Василием, на великое княжество после смерти своей поставил, и Димитра, внука, в Углич[329] в тюрьму послал. Умирая же, Иван Васильевич внука этого Димитра из тюрьмы к себе призвал, и, извинившись перед ним, первое ему место после смерти своей править дал, на Великое княжество московское вернул.
И когда умер сам, сразу же Василий, сын его собственный, Димитра в тюрьму посадил, и сам полностью Великим княжеством родным овладел, сын которого, сегодняшний Иван Василевич [330], по такому же имени, как и дед, аж до нынешнего времени, удачно путем его идя, господствует, ибо и этот не меньшей частью литовского государства взял Полоцк и славным удельным княжеством овладел. Татарам перекопским дорогу к своим государствам загородил [389] и Лифляндию почти всю пристегнул (которая миль сто длиной, сорок шириной государство свое при правлении мастеров от Жмуди до Финляндии растянуло).
В году 1577 ПЛ «на бога и людей сенаторов, которым были важны посты и напрасные титулы», во власть свою покорил замки портовые над Двиной, чему я сам был свидетель, более смехом, чем страхом, при добровольной сдаче изнеженными предателями.
О сейме в Радоме с литовскими и польскими господами, на котором смело Шахмат, заволжский царь, жалобу сделал о своих потерях, и об обвинении преступников среди шляхты польской
Король Александр в этом жего ду 1505 приехал с сейма Бреста Литовского на сейм в Радом на день всех Святых, на который взял [z] собой Шахматa, царя заволжского, и оставил его впереди в Новом Городе в Мазовше под стражей. Затем, когда господа польские и литовские съехались, призван был ко кругу сенаторскому Шахмат, царь заволжский, который смело, доказательно, серьезно и с большой красотой жаловался долгой речью на короля Александра, и на господ польских и литовских, что от них напрасными обещаниями был призван против царя перекопского на помощь из далеких сторон Сатиских, заволжской орды, аж от моря Каспийского, или персидского. Потом, когда с войском им на помощь притянулся, оставленным и почти прямо на мясную бойню выданным будучи, после чего из-за них царем перекопским побежденным будучи, войско великое и все имущество рыцарское и сокровища [389v] потерял. Напоследок, когда к ним, как к приятелям и товарищам присяжным удрал, не меньшую муку, как будто бы от неприятелей главных, получил, ибо вопреки святому соблюдению присяги узником и пленником его считали, и под стражей, почти в темнице, вплоть до нынешних времен его держали. «Но Бог – так сказал, с плачем руки вверх подняв – добрые все и злые дела отплатил мне, и король, перед которым ровно стану в этом деле, когда рассудит, то за нищету, потерю мою и поруганную присягу отомстит сам справедливо, в осуждение короля Александра, нарушителя клятвы и обещаний своих!» Напоследок просил, можно ли ему было бы отъехать, и вернуться в свою орду заволжскую. На это ответ взял от совета польского, что «Ни на Богa, ни на короля, ни на нас вины накладывать не должен, лишь сам на себя, и это потому, что ты согласно слову договора и присяге не поступал. Ибо когда ты у Киева лежал, то, вместо обороны либо помощи твоей, люди твои нашим подданным ущерб делали как одни неприятели. Около Киева был ты прошен киевскими горожанами и от нас позволение имел, дабы ты лежал своим людом на границе московской под Стародубом, и там себе пользу добывал от неприятеля нашего сторон, чем здесь, вблизи Перекопа, где всегда Мендликерей, перекопский царь, на устье стоял. Там далеко был бы более безопасным всегда, людей, имущество бы не утратил, не обманул так бы как своих, как королевских, так и Великого княжества Литовского людей, которое своим упором потерял. Третье, еще хуже, что ты в Турцию поехал без нашей воли, хоть и неудачно, знаем зачем, но это сам домысл показывает, [390] что к нашему ущербу». После этого Шахмат повесил голову, и просил уже ни о чем другом, лишь бы ему помогли имущество свое отобрать от перекопского, либо ему бы позволили братa его послaть в землю татарскую к братьям ногайским царям за помощью, с помощью которых бы мог вновь свои близкие желания достичь. Этим его было порадовано, что это король сделает, лишь бы мог людей так быстро на это собрать.
А в то время посмотрел по людям, которых было довольно много, указав рукой: «А эти, чего бы тоже не бились когда нужно? Зачем вы их прячете?» Отвечено ему, что здесь не в Татарии, не все у нас на войну ездят, одни работают на пашне, другие к ремеслу и другие на службу Божью, иные на дела судовые, и на укрепление замков работают. Потом позволено ему брата, казака, послать к братьям его, ногайским царям, за реку Волгу, так как просил, чтобы его братья спасали и помогли ему же к его собственности и людям прийти, у перекопского царя. Ибо потому надеялся на своих татар, что как только увидят шапку его, сразу же к нему пристанут, по этой ли причине был весел после хороших проводов.
На этом же сейме об обороне против татар господа коронные с королем решали и некоторую шляхту за разбой и грабеж осудили: Осуховского и Мышовского (не Мышковского добродетельного шляхтича и древнего, как печатник в первом издании Бельского ошибся), и русиновская помещица, в кожах, с острогами, с мечом, в одеянии мужском, в котором она была схвачено, была повешена. И на оборону общую Малой Польши шляхта по 12 грошей с саней на солдат уступила. Но Великополяки этого позволить не хотели [390v]. На этом же сейме в Радоме господа литовские, желая невинность свою показать и не желая дольше в незаконном гневе быть у короля Александра, из-за обвинения отвратного Михала Глинского, просили об этом у господ польских, дабы обратились к королю. Господа польские по их просьбе просили короля Александра, чтобы им гнев свой отпустил, а король по этой просьбе господ польских обещал их в ласку принять, как только в Литву вернется, их землю природную. Там епископ виленский Войцех Табор начал королю говорить, как летописец свидетельствует, такими словами: «Милостивый король, напрасным был гнев твой королевский на нас по причинению некоторых людей, ибо против тебя, господина нашего, не стояли мы и не противились тебе, а защищали
