……………………………………
На дворе во флигеле живут дачники. Ни имен, ни фамилий — дачники, и все тут. Каждое утро из своих окон мы наблюдаем, как две девочки с косичками (одна темноволосая, другая беленькая) бегут на кухню к тете Дине за молоком. На длинных ломких ножках бегут гуськом, одна за другой, через двор, с одинаковыми глиняными кринками, а спустя несколько минут возвращаются обратно. А там, во флигеле, есть и еще три девочки — поменьше. Всего пять. Отец их, железнодорожный служащий, недавно овдовел, и все пятеро остались у него на руках. Старших девочек папа с тетей Надей прозвали «веревочные барышни». Действительно, длинные и тонкие ноги и руки у них, точно веревочки. За последний год они, видно, неожиданно для самих себя очень выросли, и поэтому так нетвердо и непривычно держатся на этих ломких худеньких ножках. Скользя и путаясь в них, они бегут на кухню довольно бойко. Возвращение же совсем смешно: им так страшно упасть, поскользнуться и пролить свои горшочки. Поэтому обе движутся сосредоточенно и важно, вовсе не сгибая ноги в коленях, точно два журавлика-подростка. А кругом всюду страхи: гусак шипит, еще издали пригибая голову, индюк фырчит и, точно шар, подкатывается боком, боком, все ближе и ближе…
На днях у тетушки был их отец. Он приносил деньги за снимаемый ими флигель и жаловался, как трудно ему живется. Разговорился. Рассказал, что службу пришлось оставить, а сбережений совсем немного и надолго хватить не может. Что предпринять дальше с целым выводком девочек, не знает. И как воспитать их без матери? «Вот и Рождество подходит, — говорил он, — была бы жива жена, все-таки как-то отпраздновали бы, хоть по-бедному, да все вместе, а один — что я могу?..»
Тетя Надя рассказала об этом папе.
Когда отец вошел к нам, Вера, сидя у стола, проверяла мой диктант и подчеркивала ошибки. Я писал довольно бойко, конечно, еще с ятями и твердыми знаками…
— Вера! Знаешь, что мне пришло в голову? Давайте сделаем елку нашим «веревочным барышням»! Ну что это, в самом деле? Тетушка рассказывает, что они, с тех пор как потеряли мать, ни одного праздника не видели… Что нам, в конце концов, стоит что-нибудь для них сделать, как ты думаешь?
Через какие-нибудь полчаса Вера уже вдохновилась этой идеей и быстро проходит по комнатам, разыскивая какие-нибудь шелковые обрезки и золотую бумагу. К вечеру из тряпочек и ваты создается прелестная крошечная фея с веселым личиком, раскрашенным акварелью. На ней атласный розовый костюм, отделанный черным бархатом, и корсаж со шнуровкой. На голове высокий старо-французский колпачок из золотой бумаги, и вся она совсем волшебная — из старинных иллюстраций к сказкам Перро. В руке у феи блестящая палочка, к которой приклеен узкий свиток пергамента с красными заглавными буквами — формальное приглашение на елку. Все окутано тонкой вуалью, усыпанной блестками…
Быстро пересматриваются и неузнаваемо обновляются кое-какие мои старые игрушки, делается пять штук разных кукол, головки для которых нашлись у тети Дины. Две из них даже открывают и закрывают глаза. Все что-то кроят, шьют, клеят, а таинственная фея на следующее утро уже сидит на спинке кровати младшей из девочек, точно яркая бабочка, прилетевшая из неведомого мира…
К вечеру елка украшена. Все подарки готовы. Сервирован ужин и чай. К елке подготовлены и все комнаты. Елка и стол с подарками закрыты и задрапированы. Девочки должны будут один раз пройти мимо, не увидев их. Им предстоит долгий путь через все комнаты обоих этажей, с подъемами и спусками по лестницам. Все должно быть таинственным и неожиданным…
В назначенный час, вечером, когда стемнело, прибывает вереница приглашенных. Пятеро девочек — это десяток разноцветных косичек… И столько же глаз, сияющих изумленным ожиданием и предвкушением необычайного. Девочек встречает тетя Дина; всюду сумрак, фитили в лампах прикручены. Помогая им раздеться, тетя Дина делает вид, что ничего ни о каких феях не знает. Даже как будто удивлена их приходом: «А впрочем, что ж, если фея вас пригласила, так, наверное, она появится; тут вообще какие-то последнее время непонятные вещи творятся. Но никто наверное ничего не знает. Да и дома никого нет… Мне тоже надо уходить. Я корову еще не доила…» И, накинув шубенку, она исчезает. Девочки растерянно жмутся друг к другу в полутемной передней. Младшие вот-вот заплачут… Но в это время на тонкой золотой ниточке откуда-то сверху к ним слетает записка, перевязанная шелковым бантом: «Идите туда, куда позовет вас моя кукушка. Фея.» И вслед за этим за дверью слышно негромкое кукование. Взявшись за руки, цепочкой, следом за старшей из сестер, девочки приоткрывают портьеру и входят в почти темную пустую комнату (широкий проход кончается новой портьерой), потом еще, а кукушка зовет все дальше. Лестница вверх, длинный ряд комнат… лестница вниз, еще комнаты, и наконец перед гостями распахивается дверь, и они оказываются лицом к лицу со сверкающей елкой, и Вера, загримированная феей, встречает их у стола с подарками. В играх, танцах вокруг елки, ужине и чаепитии незаметно летит время. Поздно вечером гости уходят к себе, окончательно убежденные, что они побывали в настоящей сказке, у подлинной феи.
………………………………………………
Кончились святки. Наступил новый, 1918 год. Его почти даже и не встречали. Последние запасы истощились, и папа, если захочет всех чем-нибудь побаловать, задумчиво останавливается у моей «потребиловки» и, покачав головой, уходит к себе. Правая рука у него перевязана. В этом виноват я. На нижней полке потребиловки кто-то оставил рюмку. Как-то я полез наверх взять горсточку изюма и, слезая со стула, уронил эту рюмку. Она упала и треснула едва заметной трещинкой. Я смолчал и как ни в чем ни бывало поставил ее на то же место. Наказывать за разбитую рюмку меня никто бы не стал, но отругали бы наверное… А спустя некоторое время папа стал делать сдобное печенье к чаю. Он раскатал тонким слоем тесто и, взяв эту рюмку, начал выдавливать из теста кружки, как делал это обычно. Рюмка при нажиме разлетелась у него в руках, и он сильно порезал соскочившую прямо на острый осколок руку. Никто не понимал, отчего это произошло. Я один знал правду, но признаться в ней не хватило смелости. Однако же видеть, как он сморщился от боли, когда из руки текла кровь, падая на пол, было невыносимо, и еще невыносимее, что, заметив, как я побелел и испуган, он меня же еще и утешал, говоря, что это не страшно и скоро пройдет… Лишь долго спустя я открыл Вере эту позорную тайну…
А в моем домике поселились два гусарика. Они могут сидеть у письменных столов, спать на постели в спальне, но только по очереди (постель одна), и даже сидеть на крыше, болтая ногами. В домике чисто и прибрано. Вот «потребиловка» тянется изо всех сил, чтобы походить на настоящую, хотя настоящих-то я еще и не видел. Но в ней также не осталось ни муки, ни крупы в закромах, опустели баночки с вареньем, почти вся бакалея постепенно реквизирована старшими для заправки супов и каких-нибудь подливок и соусов; остались только чечевица, постное масло и кое-какие редко нужные в обиходе пряности…
А снег на солнце днем уже тает. В воздухе чувствуется приближение весны. Тени на снегу стали синее и прозрачнее…
Однажды в комнату, где разговаривают отец с тетушкой, а я, сидя у окна, переписываю задачку, врывается тетя Дина. Жокейский картузик ее съехал набок, кудельки прилипли ко лбу…
— Ну и дела! Слышали новости? Это же просто ужас какой-то…
— Ну что еще там? Что ты вечно, как с цепи… — осаживает ее мать, — сядь и расскажи толком…
— С обысками всюду ходят… эти… красная гвардия. Меня Василий Иванович предупредил, лавочник. Я его в деревне встретила. Не сегодня-завтра, говорит, ждите. У вас тоже обязательно будут. Сегодня, говорят, они в Новинки отправились…
Долгое молчание.
— Ну что же, придут так придут, — роняет отец.
— Да ведь надо же приготовиться… припрятать… — И тетя Дина вскакивает, готовая исчезнуть.
— Постой! Сядь на место! Какая муха тебя укусила? Ну что ты будешь прятать? Куда? — осаживает ее тетушка. — Что они ищут?
— Золото, серебро, оружие, ну и продовольственные запасы, у кого есть…
— Так, надо спокойно все обдумать. А не то ты, чего доброго, бросишься кухонные ножи зарывать. Идем!
Надежда Федоровна останавливается в дверях.
— Вы, Колечка, тоже подумайте, нет ли у вас чего-нибудь. Вот жизнь настала! Экие прохвосты!
Все взволнованы. Ну, оружие: у папы один браунинг, и у Вани револьвер тоже — их надо спрятать; два никелированных — Смит и Вессона старого образца — можно сдать. Пусть берут — от них все равно толку нет. Золота уже не осталось. Вот только ложки серебряные…
Эти ложки и револьверы зарывают в саду, под елкой, с наступлением сумерек. Ночь проходит спокойно. Но утром общее волнение достигает апогея. А продовольственные запасы? Кто их знает, что они считают запасами? Вероятно, все, что им может как-то пригодиться. Куда-то рассовывают остатки пшена, ржаную муку. Тетя Дина зарывает в сено в коровьем стойле банки с вареньем. Оказывается, забыли еще про какие-то чайные серебряные ложечки. Захваченный общим подъемом, я стараюсь тоже обдумать положение и найти такое место, где было бы понадежней спрятано…
