Все зазывают на халяву на свои сеансы и развлечения, заискивают. Но самая многообещающая обязанность — это прием посетителей. На 80 процентов они состояли из юных претенденток на вакансии библиотекарш. Это я, сбивший не одну пару обуви в поисках захудалой должностенки, видевший в каждом кадровике классового врага, должен надувать щеки, вертеть в руках чужие трудовые книжки и аттестаты, оценивать адекватность просителя и преодолевать соблазны использовать в корыстных целях служебное положение!
— Понимаете, у меня проблемы с отчетностью. Некоторые показатели фиктивны, потому что суммируют данные абонемента и читального зала. Я установил, что это одни и те же люди. Когда им позволяет время, они задерживаются в читальном зале. Может, стоит добавить учет новых читателей?
Номенклатурная грудь всосала воздух.
— Леня, система учета разрабатывалась министерством, она всех устраивает. Не обращай на это внимания.
Так в моем служебном обиходе появился новый универсальный критерий — «необращаемость».
— Ну, хорошо, а как мне быть с этим отчетом: «темпы роста новых поступлений уступают росту выбытия из фонда по мере увеличения числа пользователей, что не соответствует запросам читателей»? Вы не против, если я заменю эту конструкцию одним словом?
— Интересно. И каким же?
— Воровство.
Котова с укоризной качнула грудью.
К концу второго месяца, когда я перезнакомился со всеми директорами кинотеатров и библиотек, узнавал по голосу всех претенденток на чистую работу, Котова встретила меня в своем кабинете с лучезарной улыбкой:
— Леня, нам надо поговорить. Я убедилась, что ты готов к самостоятельной работе. У нас освобождается место заведующего отделом спорта, и я намерена рекомендовать тебя. Я уже говорила о тебе в Горисполкоме. Там не против. Зарплата — 160. Вот бумага. Пиши два заявления.
— Два???
— Конечно. Второе — о вступлении в партию. Это же номенклатурная должность. Сам понимаешь.
В воздухе запахло серой.
Взяв тайм-аут, через неделю я принес заявление. Одно. Об увольнении.
«ВОРОН! ГДЕ Б НАМ ОТОБЕДАТЬ?»
Отпустив хвост Жар-птицы, остался ни с чем. Сказка кончилась, так и не начавшись. Ковер-самолет оказался изрядно побит молью. Но я, как шварцевский Дракон, еще не насытился подвигами и не налюбовался чудесами собственной храбрости. Пришлось пересесть на серого волка и снова отправиться на поиски заработка. Гонял меня серый по школам да редакциям, гонял, да все без толку. «Позвоните завтра, приходите через неделю».
И вдруг перышко рыжезлатое перед самым носом опустилось. Сжалилась надо мной Жар-птичка, знак послала. «Давай, — говорю, — волчара,
скачи туда, не знаю куда,
вот адрес: НИИ охраны труда.
Там счастье нам будет. Глядишь, и тебе косточка перепадет…». Потянул волк носом, да и говорит человеческим голосом:
— Не нравится мне эта затея, Иван-царевич. Хоть и не моего ума это дело, но чую нутром, что не к добру это, что тебя там пить заставят. А как выпьешь и козленочком станешь, я за себя не ручаюсь.
— Молодец среди овец. — Отвечаю. — А я-то собирался тебя за твою разговорчивость в Красную книгу внести.
— Самое время. Вместе с моими блохами, пожалуйста. — Оскалился волк и забился в угол задом, чтобы почесаться.
— Кстати о блохах! Я из Блохинвальда ушел, я от Котовой ушел, а от НИИ ОТ и подавно уйду, если что не так.
Загадочный институт охраны расположился вблизи Лефортовской тюрьмы. Надежный ориентир. Охранять так охранять.
Посмотрела на меня кадровичка с серебряными сердечками в ушах и спросила как-то не по уставу, даже в паспорт не заглянув:
— Пьешь?
— Да нет, — говорю, теребя край камзола, — на хлеб мажу и то только по праздникам: в день коронации папеньки, царя-батюшки, ну, там сатурналии всякие, то да сё.
— Это хорошо. — Молвила женщина. — Для чистоты эксперимента необходимо исключить алкогольную абстиненцию. Мы участвуем в разработке проекта наших коллег из солнечной Грузии. О влиянии алкоголя на работоспособность человека. И платим хорошо — 3 р. за визит.
Тут и я почуял недоброе, но посоветоваться с волком не мог — чудно все-таки: евреям вход в лабораторию НИИ разрешен, а говорящим животным — нии-нии. У ворот к столбику привязать пришлось. Глухая тревога овладела мной из-за странного сочетания «эксперимента» с «влиянием алкоголя». Эксперимент с неуправляемыми последствиями.
Наверное, еще дает о себе знать впечатление от недавнего посещения Института Склифосовского. Мой друг Леша Налепин угодил туда с тяжелой формой перитонита. Он шел уже на поправку после операции и был рад гостю. Но куда более «шумное» оживление вызвало мое появление у двух его сопалатников. Их полуоголенные торсы были исполосованы шрамами и кривыми татуировками. Они стали наперебой звать меня, безмолвно размахивая руками и ногами. Это был лежачий ритуальный танец в честь божества, явившегося с воли в облике человека. Только он мог осуществить их чаяния, их единственную мечту. Вместо грозных ритмов окама, рева бамбуковых стволов, боевого пения до моего слуха доносились лишь пугающие гортанные хрипы. Они взывали к богочеловеку и молили его, нет, не о чудесном исцелении от поразившего их недуга, не о богатстве, не о дожде и даже не о хлебе насущном. Стали бы они беспокоить Высшее Существо по таким пустякам. Леша помог мне прочитать тайный смысл танца (не зря же он специализировался на структурной фольклористике). Ритуальное действо называлось «Сбегай, браток, за чекушкой!».
Бедолаги решили культурно отдохнуть в обеденный перерыв, хлебнули какой-то гадости и сожгли связки, пищевод и все, что попадалось на пути. Кормили их здесь через фистулу в желудке. Я впервые в жизни сжалился над алкашами и выполнил их просьбу. Их глаза подобрели, заблестели, как на празднике. Они сосредоточенно по-братски разлили чекушку по стаканам, чокнулись и… о чем-то задумались. Тот, что помоложе, нерешительно отхлебнул зелья, пополоскал рот, сплюнул за изголовье и успокоился. Второй посмотрел на кореша с укоризной, мол, добро переводит, привычно выдохнул и выплеснул содержимое стакана в торчавшую из брюха воронку. Несколько секунд полежал, прислушиваясь к благодарному организму, а затем расколол о край воронки лежавшее на тумбочке сырое яйцо и отправил следом. Я тоже почувствовал удовлетворение — еще никогда я не был так близок к народу.
В понедельник мне надлежало явиться натощак в лабораторию, где меня встретил бородатый аспирант с мутными глазами, спрятанными за еще более мутными стеклами очков. Аспирант был нетрезв и рассеян. Он подвел меня к медицинским весам, долго возил по шкале непослушными пальцами монорельсовый челнок. Потом достал из чрева конторского шкафа мензурку и отмерил причитающиеся мне в соответствии с научной формулой 47 граммов спирта. (С каждым экспериментом доза увеличивалась). Колба с притертой пробкой возвращалась в чрево, а вместо нее в руках моего
