— А что ты знаешь?
— Пока я искал тебя в парке, встретил Баюна, и он был малость не в себе. И Варвара выглядела уж больно бледной. Но это все не важно. Почему тебя сорвало, Василиса?
— Я решила, что ты изменяешь мне с Варварой, — едва слышно пролепетала она.
Сейчас эта мысль выглядела абсолютно абсурдной. Как она могла предположить такое?
— Что за бред? — озадаченно поднял брови Кощей. — С чего тебе это вообще пришло в голову?
— Она написала тебе сообщения на рабочий телефон. Просила о встрече в парке. Они показались мне странными. И Марья сказала…
— Марья?!
Он перевел на нее ошарашенный взгляд.
— Это отдельная история…
— А мы никуда не торопимся.
И Василиса рассказала ему все. С самого начала. Что почувствовала, когда вспомнила его. Свой ужас от осознания, что могла потерять лучшие годы в своей жизни. Как ранило ее, что он скрыл от нее правду про Марью. Про разговор в землянке. И про то, какой виноватой она чувствует себя перед Настей и Соколом. Как к ней заявилась в образе Моревны чужая сила. Как она не смогла связаться с ним и как плохо ей было от того, что он ушел. Не хотела говорить про открытку и сына, но стоило ей замолчать, как Кощей нахмурился и покачал головой.
— Ты не все рассказала, — недовольно заметил он. — Ты бредила, Василиса. И среди прочего чаще всего упоминала про сорок восемь человек, которых я заживо кинул в костер, и еще звала Алексея и просила у него прощения. За что?
Василиса закрыла глаза. Хотелось свернуться в клубочек, накрыться одеялом. Но от ее мужа было не спрятаться, это она точно знала. Она нашла точку на стене, сосредоточилась на ней. Просто не думать о том, о чем она будет говорить. Удавалось же ей не думать об этом целых двадцать лет.
— Это из-за Елисея, — ответила она. — Я перепутала его с Алешей. На целую секунду мне показалось, что мой сын снова рядом со мной, что я могу до него дотронуться…
— Ты никогда не говорила, что скучаешь по нему… — нахмурился Кощей.
Точка на стене не помогала. Василиса закрыла глаза.
— Скучаю — это не совсем верное слово. Вместе с ним в тридевятом я оставила половину себя.
— Не понимаю.
Не понимает… Василиса вдруг ощутила приступ жуткого раздражения, почти гнева.
— И не поймешь, — зло оборвала она. — И именно поэтому я молчала. Нет смысла без конца мусолить то, что нельзя исправить. Ведь по той же причине ты молчал про душу, и про Марью, и про ритуал этот чертов, чтоб его к Горынычу! — неожиданно для себя взорвалась она, по щекам покатились слезы, она распахнула глаза и встретилась с ним взглядом. — Потому что ты понятия не имеешь, что такое быть родителем, иметь ребенка! И зачем обсуждать друг с другом то, чего мы не можем понять!
Василиса села, а потом, пошатываясь, встала с кровати. Лежать дальше значило оставаться в уязвимом положении. Сейчас она не могла себе этого позволить. Она ухватилась за стойку, выполняющую роль опоры для балдахина.
— Что бы ты мне сказал? — воскликнула она, будто боялась, что если будет говорить тише, он не услышит. — Отпустить и жить дальше? Или еще хуже: потащил бы меня к нему… И как бы это выглядело? Здравствуй сынок, вот она я, твоя пропавшая мать, которая за двадцать лет не удосужилась передать тебе ни единой весточки! А это мой новый муж — Кощей Бессмертный. Да-да, тот самый, которого вроде как убил твой отец, когда вроде как спасал меня из плена. Выдели ему место за столом получше! Так? Так ты себе это представляешь? Что ты молчишь! Отвечай же, раз так хотел это услышать!
Она окончательно расплакалась, и Кощей поймал ее в свои объятия.
— Он никогда-никогда меня не простит, — прошептала она между всхлипами. — И никогда не поймет. Выйдя за тебя замуж, я уничтожила последнюю возможность восстановить отношения с сыном. Можешь считать, что я предпочла тебя ему. Знаю, это польстит твоему самолюбию.
— Ты специально пытаешься ужалить посильнее? — без всякого недовольства спокойно поинтересовался он.
— Да, — вдруг серьезно ответила Василиса. — Я так всегда делаю, когда мне страшно и нужно защититься. Бью в самое слабое место. Я поступала так с Иваном, и за это он меня ненавидел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она высвободилась из рук Кощея и села на кровать. Уставилась в закрытые ставни.
— Иван отчего-то считал себя виноватым в смерти братьев. Страдал из-за этого всю жизнь. А еще очень боялся, что его обвинят в заговоре против них. Это была не просто болевая точка, это была открытая рана, которая ныла у него днями и ночами. Когда Алексею было шесть лет, мы с ним сильно поругались. Я уже не помню, из-за чего… Иван в который раз сказал, чтобы я посидела в тереме до поры до времени, подумала над своим поведением. Он часто так делал, когда хотел, чтобы я делала или думала то, что ему нужно. И я… В общем, я воспользовалась этим. Обвинила его в том, что он хотел смерти братьев, хотел обойти их и сесть на трон. Он меня не простил. И чтобы наказать, сказал Алеше, что, если он будет обниматься с матерью, никогда не вырастет настоящим мужчиной. Больше я сына ни разу не обняла… Но с тех пор я делала это раз за разом. Насмехалась над ним. А он в ответ лишил меня ребенка и последних крупиц свободы, — она выдохнула, а потом заставила себя сказать то, что давно ее мучило. — Мы оба были виноваты, мы творили друг с другом ужасные вещи, но все это начала я, заставив его жениться на мне. А теперь он мертв, а я жива, и я встретила тебя, и все у меня хорошо, а у него уже никогда ничего не будет хорошо, и вряд ли это честно. И я думаю, Кош, что то, что я лишилась сына — это наказание за то, что я сбежала в попытке найти для себя лучшую судьбу… Нельзя получить все, не отдав ничего.
— И все же… Ты же его мать… — неуверенно начал Кощей.
Василиса помотала головой.
— За эти годы я тысячу раз представляла себе, как бы это могло быть. Он сочтет меня сумасшедшей. Снова запрет в тереме или отправит в монастырь…
— Я бы никогда не позволил…
— Да, это я тоже представляла себе. Вы сражаетесь, и один из вас убивает другого.
— Ты правда думаешь, что я мог бы убить твоего сына?! Я бы просто забрал тебя…
— И оставил бы его жить с мыслью, что его мать предала его. Нет. Пусть уж лучше думает, что я мертва. Поверь, для него мертвая я куда лучше, чем живая... Боги, я не смогла сделать даже самого простого: передать ему свою силу. Он мог бы жить долго, а ему отмерен короткий человеческий век. Я увижу, как он умрет...
— За что ты винишь себя? — нахмурился Кощей. — Иван был человеком.
— Ну и что? Настя тоже человек, но все ее дети унаследовали силы Сокола. Дело не в этом. И давай оставим эту тему. Твоя очередь, Кош, — устало вздохнула Василиса, снова ложась на постель.
Пережитый эмоциональный всплеск вымотал ее, и теперь на фоне общей слабости она чувствовала себя абсолютно опустошенной. Горло снова начало саднить.
— Нам в почтовый ящик положили открытку, и в ней было сказано, что чтобы получить силу, ты возвел на костер сорок восемь человек. О чем это?
Кощей замер. Что-то неуловимо изменилось в его лице. Дрогнули губы. И Василиса поняла, что случилось то, чего она ни разу не видела до: он растерялся, словно его застали за чем-то постыдным, что теперь никак не удастся скрыть. Она нахмурилась и приподнялась на локте, потянувшись к нему, но он резко отвернулся и отошел к окну, открыл ставни, являя взору хмурое небо, на котором не было солнца. Серый стылый воздух устремился в покои, но Кощей не обратил на это внимания. Он смотрел куда-то вдаль и явно видел не то же самое, что она.
— Это правда? — не веря, прошептала Василиса.
Кощей убивал. Она знала это. Но он был царем, он охранял границы, он вершил суд. Ему приходилось принимать сражения и самому быть их инициатором. Но он не был безжалостным палачом, способным отнять жизнь полусотни человек просто из прихоти.
— Кош…
— Деревня, где я родился, была достаточно далеко от границ, — резко начал он, и голос его — резкий, иглисто-ледяной, не терпящий возражений — заставил Василису вздрогнуть. — Она очень редко подвергалась набегам. Но когда моей матери было семнадцать, такое случилось. Один из нападавших изнасиловал ее. Она говорила мне, что не знает, почему он сохранил ей жизнь. Она его об этом даже не просила. Но он ушел, а взамен отнятого оставил ей меня. Так что в какой-то мере я результат преступления и боли. И вероятно это неким образом предопределило мою судьбу.
