«Зверский детектив», – сказала она, – мне в группе подарили. Я тебе буду читать каждый вечер.
Вита разбиралась с материнскими лекарствами, раскладывая их в специальную коробочку с указаниями часа, когда какое принимать.
– Ты до туалета дойдешь? – спросила она, прервав чтение.
– Постараюсь, – пообещала Антонина Вячеславовна.
* * *
Не смогла. Хорошо было лежать и не двигаться. В таком состоянии ей предстояло провести многие годы. Девочки взрослели, она все жила и жила. Может, это наказание Божие? За что? А его его знает. Наказание за то, что жила и живет. Просто за жизнь. Вроде живой человек, ан нет. Кому наказание? Не ей уж точно. И сколько таких горемык на свете. Никто не считал.
Шведская семья
Стенькин страдал нескрываемо. Он был нежный человек и не любил причинять боль. Именно поэтому он постоянно ее всем причинял – мягко и навязчиво объясняя, как по-скотски он себя повел, какой он подонок, он унижал обиженного еще больше, получалось, что случайная жертва не стоила мизинца оскорбителя, притом что сам оскорбитель считал себя последней гнидой.
В этот день Стенькин решил разрубить этот морской узел сложной личной жизни. Жене́ по имени Изумруд он купил торт. Получив неожиданный подарок, Изумруд заподозрила неладное – это было видно по несчастному выражению лица Стенькина, покрытого яркими аллергическими пятнами, неизменно возникающими при каждом сомнительном казусе.
Изумруд была девушка смешанных кровей, но Восток преобладал, о чем свидетельствовали сросшиеся брови. Узбечка по матери. Когда Изумруд была молоденькой и хорошенькой, этими бровями она напоминала Гюльчатай из народного фильма, чем и пленила студента-историка Стенькина на случайной встрече во время узбекской декады в Москве, где она била в бубен самой Тамаре-ханум. А теперь, с возрастом, внезапно нахлынувшим ни с того ни с сего, эта обильная неухоженная волосатость была подобна двум потрепанным зубным щеткам, давно бывшим в употреблении и зачем-то сросшимся на переносице.
– Ты побрилась бы, что ли, – заметил однажды Стенькин, прихорашиваясь у зеркала.
Изумруд вгляделась в свое изображение и не узнала себя.
– Восточные женщины быстро стареют, – сказала она.
– А ты не старей, – раздраженно бросил муж, удаляя ненужный волосок, подло выросший в правой ноздре. – Больно! – вырвалось у него вместе с волоском.
И вот торт.
Изумруд перенесла это кулинарное чудо на блюдо, предназначенное для плова, и спросила:
– Стенькин, что случилось?
– Ты только не волнуйся, – неуместно сказал Стенькин, – надо поговорить. Отложим на вечер.
– Зачем? Говори сейчас.
– Я полюбил другую женщину.
– Отложим на вечер, – сказала Изумруд и отрезала большой кусок бисквита, ущемив наполовину химическую розочку. Второй кусок положила мужу.
– Ешь, Стенькин, раз купил.
Молча пожевали бисквит.
– Ты хорошо подумал? – спросила Изумруд, проверяя языком больной зуб.
– Хочу посоветоваться, – с трудом выговорил длинное слово Стенькин.
И в этот момент кольнуло в левом боку. Странно: обычно кололо в правом, Стеньким съедал аллохол, и колоть переставало.
– Давай советуйся, – подбодрила Изумруд.
– Она хорошая, – неуверенно начал Стенькин.
– Кто бы сомневался. Плохой товар никому не нужен.
– И она меня понимает, – добавил Стенькин.
– Молодец, – Изумруд взяла второй кусок бисквита и стала с усилием его глотать.
– Да, она молодец. Нежная.
Изумруд поперхнулась, Стенькин постучал ее по спине кулаком.
– Она хочет детей, – Стенькин наглел на глазах.
Это был запрещенный удар. Все двадцать пять лет Изумруд оставалась бесплодной.
Бисквит встал комом в глотке. Изумруд стала задыхаться всерьез. Она посинела, глаза вылезли из орбит. «Как легко может решиться проблема», – пронеслась мысль в голове Стенькина. Но тут он вспомнил, что видел по телевизору, как надо помочь. Прыгнул сзади на жену и сильно надавил руками на грудную клетку – и сработало. Застрявший кусок моментально вылетел и попал обратно на блюдо. Даже смешно.
Изумруд села, приходя в себя.
– Ты бы спасибо сказала, – обиделся Стенькин, – я тебя, можно сказать, спас.
Жена тяжело дышала.
«Ну хоть бы заплакала, – подумал Стенькин, – вот чертов Восток, ничего ее не берет».
– Ладно, – он сел напротив жены, – я ухожу от тебя, но не из дому, некуда идти. Мне и так нелегко будет, если партком узнает.
Помолчали. Изумруд дышала со свистом.
– Я, конечно, понимаю, что это свинство, но я предлагаю тебе остаться.
– Где? – тяжело выдавила жена.
– В своей комнате. А мы будем в другой. Нормально?
– Кто?
– Что кто?
– Мы – кто?
– Я и Светочка.
Молчание. Теперь кольнуло в правом боку.
– Дай аллохол.
Изумруд поднялась и пошла в спальню лечь. Прямо в тапочках.
– Ну хочешь, я сам возьму, – Стенькин вспомнил, где аптечка.
Горькое лекарство сразу принесло облегчение, и он с новыми силами поспешил к жене. Тему надо было прояснить до конца.
– Эту комнату, – сказал он, – мы берем, прости, себе – все же нас двое.
– Кого нас? – опять спросила жена.
– Ты меня не слушаешь, – понял Стенькин, – ты просто меня не слушаешь. Говорю в последний раз: эта комната пойдет нам, а мой кабинет – тебе. Я, конечно, буду там работать, но я же тебе никогда не мешал, а Светочка…
– Кто это? – бесцветно спросила Изумруд.
– Ты, что, в психушку хочешь? Я говорю – Светочка, она хорошая.
– Кто?
Стенькин замолчал. Он понял, что мысль о психушке была неслучайна, жить с такой соседкой в общей кухне Светочке будет непросто.
Ночевать Стенькин не пришел. Изумруд взяла себя в руки и сделала могучую уборку. Отделила шкафом проход к спальне молодых и обильно полила дихлофосом их кровать – как бы от клопов. Клопов у них не было уже лет сорок, как Стенькины-родители окончательно истребили это подлое семя. Помог дихлофос. Запасы еще хранились на антресолях, куда Изумруд никогда не заглядывала. А тут заглянула, увидела странные бутыли, понюхала и поняла, что пригодятся.
Накануне разговор закончился мирно – Стенькин согласился жить втроем, собственно, это была его идея, просто он привык все свои идеи приписывать другим, чтобы потом можно было осуждать, если не получится.
Изумруд только спросила:
– А как эта… твоя… – имя не давалось, – она согласна?
Стенькин подумал и предложил:
– Почему нет. Я скажу, что ты моя двоюродная сестра.
– Не пойдет, – Изумруд посмотрела на русопятое личико мужа, – скажи – домработница.
– Но это же обидно.
– Кому?
– Тебе. Я не могу позволить тебя унижать.
– Брось, Стенькин, тебе плевать.
– Но мне будет неловко. Я так не хочу. Я хочу, чтобы всем было хорошо. Двоюродные сестры могут быть самые разные, может, у меня тетка узбечка. Мой двоюродный дядя был женат на еврейке.
Изумруд махнула рукой:
– Делай, как хочешь.
Стенькин прошелся по квартире и одобрил перестановку, потом потянул носом и спросил:
– А чем это пахнет?
– Соседи клопов травят, вызвали службу. Я тоже хотела вызвать.
– Но у нас нет клопов.
Стенькин надел свой самый хороший костюм, поцеловал Изумруд и ласково спросил:
– Я подаю на развод?
Но Изумруд не отреагировала.
– Дай свой паспорт. Нас легко разведут, без проблем.
И ушел, оставив легкий намек на дорогой парфюм.
Выйдя, он привычно посмотрел наверх, чтобы махнуть жене рукой – как он делал все двадцать пять лет. Но за окном ее не было.
* * *
К вечеру произошел заезд. Грузчики, тяжело дыша, втащили пианино. Потом другие грузчики – кровать,
