— Замолчи, здесь я командую. — Тристан отвернулся от нее и открыл новый большой холодильник, который Эдвард купил специально для нее. — Ты должна только сидеть и поддерживать вежливый разговор. Или лучше грубый разговор. Не знаю, как тебе, но мне до смерти надоели эти вежливые разговоры.
Руфа, начиная получать удовольствие от происходящего, села и стала наблюдать за ним. Было так приятно почувствовать себя слабой после восторженных замечаний Пруденс относительно ее, Руфы, работоспособности.
— Дело не в вежливости, — сказала она. — Мне надоело скрывать свои чувства.
Он обернулся и посмотрел на нее через плечо.
— Что именно? Не бойся, расскажи мне.
С ним было легко разговаривать. Каким-то образом он заставил ее почувствовать, что он на ее стороне. Но он был сыном Пруденс, и ей следовало соблюдать осторожность.
— Мне надоело делать вид, что мы уже сто лет женаты, когда мы женаты чуть больше месяца. Я все еще чувствую себя гостьей. Я очень напряжена.
Тристан внезапно схватил бутылку шампанского.
— Это поможет.
— Нет, я не буду, спасибо.
— Почему нет? Лето в разгаре, на улице пекло, и нам обоим совершенно нечего делать. — Он открыл бутылку и наполнил два бокала.
Руфа, взяв свой бокал, сочла необходимым сказать:
— Мне еще нужно приготовить обед.
— Пусть они едят салат.
— Я думаю, они не будут возражать. — Она выпила еще глоток шампанского. — Эдвард неприхотлив в еде, а твоя мама все равно ничего не ест.
— Ну вот, теперь я чувствую, что я вас объедаю!
— Вздор! Для тебя так приятно готовить! — Руфа была бы расстроена, если Тристан не поглощал бы приготовленные ею изысканные блюда из мяса, птицы и дичи, а также блюда из тонко нарезанного мяса, рыбы и дичи, к которым его мать едва притрагивалась.
Он приготовил сэндвичи, положив на куски белого хлеба холодное масло, толстые ломти домашней ветчины и большие кружки помидоров. Его сэндвичи были такими же аппетитными, как сэндвичи, которые готовила Нэнси. Руфа не могла бы состязаться с ними в щедрости и расточительности. Она часто думала, что таких любителей-непрофессионалов мог бы удовлетворить разве что сэндвич размерами со ступеньку крыльца.
— Давай поедим на улице, — предложил Тристан. Он положил сэндвичи на большую керамическую тарелку, купленную Руфой в Сиене, и достал дуршлаг с вымытым белым виноградом, который Руфа поставила просохнуть. Руфа купила его для Пруденс, которая любила, чтобы на столе была дорогая еда, хотя она ее и не ела. Неожиданно придя в восторг от его предложения организовать пикник, Руфа взяла шампанское, бокалы и остатки очень удавшегося ей открытого торта с фруктами.
За домом на склоне был большой дуб. Этим утром Тристан читал здесь. На раскаленной земле был расстелен коврик. Книга стихов Джона Клера о сельской жизни и природе лежала обложкой вниз там, где оставил ее Тристан.
Руфа взяла книгу.
— Это тебе нужно прочитать?
— Ну да. — Тристан смутился. Она чувствовала, что ему хочется поговорить об этом, но он проявляет осторожность. — Она подходит для такой погоды и для сельской местности. И… — Ему не хотелось продолжать.
Руфа подала ему бокал и расположилась на коврике, прислонившись к стволу дуба. Подняв голову вверх, она увидела над собой переплетение веток на фоне голубого неба. От жары их укрывала густая листва, через которую проникали редкие солнечные лучи. Один из них падал на лоб Тристана, отчего волосы его казались золотистыми. Они с удовольствием ели приготовленные им огромные сэндвичи, весело смеясь, когда томатный сок капал на их колени.
Тристан вновь наполнил бокалы. Шампанское уже нагрелось, и в нем почти не осталось пузырьков. Руфа, объевшаяся и сонная, уже не могла притронуться к торту. Тристан съел его, а затем взял горсть винограда. Он лежал на боку, опершись на локоть, и смотрел на Руфу. Стояла удивительная тишина. Единственным звуком, нарушавшим ее, был доносившийся откуда-то издалека стук. Рядом с ними приглушенно жужжала пчела.
Руфа вздохнула:
— Это просто блаженство.
— Тебе следует чаще делать это, — сказал Тристан.
— Я не умею ничего не делать.
— Разве ты ничего не делаешь? Ты завтракаешь со мной. — Он произнес это приглушенным голосом, словно на исповеди. — Разговариваешь со мной. Позволяешь мне говорить с тобой, не обращаясь со мной так, словно тебе столько же лет, сколько моей матери.
— Это заставляет меня чувствовать себя виноватой, — сказала Руфа. — Я начинаю нервничать, если я не делаю что-нибудь полезное. Я должна видеть реальные результаты того, что я делаю.
— Это только внешняя сторона. Не менее важно позаботиться о своей душе. — Он покраснел, с трудом произнеся эти слова. — Не говори мне, что ты не любишь поэзию, потому что я тебе не поверю. Твоя душа должна быть такой же прекрасной, как и ты сама.
Руфа широко открыла свои сонные глаза. Тристан, пораженный своей смелостью, настороженно смотрел на нее, ожидая ее реакции. Он был так красив, что она испугалась, что ее сердце разорвется. Он протянул руку и нерешительно дотронулся до ее руки, лежавшей у нее на коленях. Когда его рука коснулась ее руки, Руфа ощутила напряжение в животе и тепло между ног.
Она резко отдернула руку, удивившись, что не рассердилась и не испугалась.
Глава третья
Через два дня после отъезда Пруденс Эдвард вдруг сообщил Руфе, что уезжает. На долю секунды ее охватил страх, поскольку в эти дни ей в голову приходили самые безумные мысли.
Потом она вдруг поняла, что он не собирается сбежать со своей Камиллой Паркер Баулс. Он объяснил, что ему необходимо уехать на несколько недель, возможно на месяц. Его вызвали в Гаагу для дачи свидетельских показаний в Международном трибунале по расследованию военных преступлений. Он ждал этого почти весь год и очень нервничал из-за этого. Руфа почувствовала себя немного виноватой из-за того, что не относилась к этому более серьезно.
— Извини, — сказал он. — Мне очень не хочется туда ехать, но я думаю, ты понимаешь, что у меня нет никакой возможности избежать этого.
— Нет, конечно, нет.
Они ехали в Мелизмейт. Эдвард любил обсуждать сложные вопросы в машине, где у них не было возможности смотреть в глаза друг другу.
Он хмурился, глядя на дорогу.
— Тогда спроси меня об этом.
— Ты не должен рассказывать мне все подробности, — мягко сказала Руфа. — Ты вообще не должен мне что-то говорить. — До того как он сообщил ей о своем отъезде, она смотрела в окно на зеленые поля и думала совсем о другом.
