— Было бы глупо, если бы я пытался что-то скрывать от тебя, — сказал он. — Но вся эта история слишком долгая и слишком сложная и связана со многими другими вещами, о которых я не хочу говорить.
— Другими вещами? — послушно повторила Руфа. Она покорно слушала его в то время, как все ее существо противилось тому, что все вокруг имело под собой скрытую и очень неприятную подоплеку.
— С причинами, по которым я ушел из армии. С вопросами о моральных аспектах того, что я делал, которые я постоянно задаю себе.
— О…
Это был очень вялый ответ, но Эдвард был слишком увлечен своим рассказом и не заметил этого.
— Я должен буду выступить в качестве свидетеля на суде над сербским бандитом, имя которого практически не произносимо. Он обвиняется Бог знает во скольких убийствах. Я думаю, что на него повесят все нераскрытые убийства. Я испытаю глубокое удовлетворение, когда увижу этого маленького негодяя за решеткой.
Руфа спросила:
— Насколько хорошо ты его знал?
— Я никогда его не видел, — сказал Эдвард с неприятным смешком. — Я только видел то, что он натворил. Помнишь, я рассказывал тебе, что служил в войсках ООН? — Он не ждал от нее ответа. — Мне и пятерым голландским офицерам показали братскую могилу. Мы встретили двух женщин, которые утверждали, что они были свидетелями той резни. — Его голос был сухим и бесстрастным, что свидетельствовало о силе его переживаний.
Она проговорила:
— О Боже… — надеясь, что он остановится и не станет рассказывать ей о вещах, о которых она не хочет слышать. Она заметила, что в последнее время они беспокоят ее. Ей стали сниться четыре всадника, описанные в Апокалипсисе. Эдвард знал, что ее мучают ночные кошмары, хотя она категорически отвергала все его попытки поговорить об этом.
— К тому времени, как мы туда приехали, они уже раскопали могилу, — продолжил свой рассказ Эдвард, — как археологическую находку. На дне в кучу были свалены тела.
Руфа спросила слабым голосом:
— Сколько их там было?
— Сорок девять. Мы, конечно, их пересчитали. Сорок девять хорватских мусульман — так нам сказали, — пойманных во время облавы и расстрелянных. Это у них называется этнической чисткой. Они выглядели именно так, как печатают в газетах. Скелеты с обрывками одежды на них для сохранения индивидуальности. — Он слегка притормозил, чтобы пропустить трактор, который въезжал в ворота. — К сожалению, могила была разрушена в ходе бомбардировок НАТО, и никто не знает, где найти тех женщин, которые показали нам могилу, — там просто невероятный хаос. В результате в их распоряжении только наш рапорт, который мы тогда составили.
— А вы… есть ли какие-то фотографии?
— Все братские могилы выглядят одинаково, — сказал Эдвард. — Я думаю, они попытаются представить дело так, будто мы сфотографировали какую-то другую братскую могилу совершенно в другом месте. Там их огромное множество в этой проклятой стране. — Он с угрюмым видом смотрел вперед на дорогу. — Это было еще одной причиной, почему я больше не смог оставаться в армии. Когда ты видишь, на что способна армия неизвестно ради чего, — у тех людей в могиле руки были связаны за спиной. Все они были убиты выстрелом в голову с близкого расстояния. В этом нет никаких сомнений — во всех черепах были зияющие отверстия. Хотя я полагаю, что защитники на суде будут клясться, что все эти люди умерли от страха, а отверстия в их черепах прогрызли полевые мыши. Это гнусные люди. Они совершенно не знают, что такое стыд.
— Эдвард…
— Они не заслуживают демократии. Они заслуживают тоталитарного режима. Нам следовало разбомбить их всех к чертовой матери.
— Эдвард, пожалуйста, не мог бы ты остановиться?
— Что? — Он резко повернулся к ней. Лицо Руфы было белым, как бумага, губы приобрели свинцовый оттенок, а на лбу выступили капельки пота. Он тут же съехал с дороги на траву.
Руфа резко открыла дверцу и почти выпала из машины. Ее тут же вырвало на траву. Все ее тело сотрясалось от ужасной рвоты. Ее просто вывернуло наизнанку. Она смутно осознала, что Эдвард вышел из машины, обнял ее за плечи и осторожно помог ей выпрямиться после того, как весь этот ужас вышел из нее вместе с рвотой. Ей удалось восстановить дыхание — теперь она чувствовала себя гораздо лучше. Она была даже рада, что смогла избавиться от всего этого кошмара так быстро и эффективно. В ее мозгу, вероятно, был какой-то нервный узел, который помог ей избавиться от всего этого ужаса, прежде чем он убил ее.
— Ру, дорогая, извини, мне очень жаль. — Он обнял ее. — Не могу поверить, что я сказал это, я просто бесчувственный идиот: я совершенно не думал, когда рассказывал тебе все это. Мне следовало помнить.
Руфа была полна решимости не вспоминать об этом. С присущей ей живостью она вновь привела в порядок картину мира.
— Извини меня за это. Не знаю, что со мной случилось.
— Ру…
— Как ты думаешь, может быть, все дело в копченой треске?
Эдвард воскликнул:
— При чем здесь копченая треска! Я хочу, чтобы ты с кем-нибудь проконсультировалась по поводу твоих ночных кошмаров.
Руфа намеренно не слышала его слова.
— А ты себя нормально чувствуешь? Ты съел ее больше, чем я.
Он тихо застонал. Она чувствовала его теплое дыхание на своих волосах.
— Скажи мне, когда тебе будет лучше, дорогая, и я отвезу тебя домой.
Руфа раздраженно высвободилась из его объятий.
— Ерунда, я в полном порядке. Забудь об этом. — Она приказывала ему забыть об этом, а он продолжал смотреть на нее с этим ужасным сочувствием — неужели он не понимает, что, если он будет продолжать, все повторится? С ней все в порядке. Она направилась к машине. — Поехали. А то я не успею пожелать Линнет спокойной ночи.
— Подожди. — Он коснулся ее руки. — Не пытайся от этого убежать.
— От чего? — сердито ответила она. — Я не пытаюсь ни от чего убежать. Я себя чувствую совершенно нормально. Пожалуйста, поехали домой.
Эдвард вздохнул и убрал свою руку, хотя и был взволнован, он вынужден был подчиниться ее требованию.
— Хорошо. Только сначала отдышись немного, хорошо?
Нескольких минут они стояли молча. Оба прекрасно понимали, о чем нельзя говорить.
Совершенно обычным голосом Руфа спросила:
— Когда ты едешь в Гаагу?
— В конце следующей недели. — После этого вновь возникла тишина. — Терри Поултер сказал, что он сможет справиться с управлением фермой. А завтра вернется Тристан, так что тебе не придется быть одной.
— Нет никакой необходимости в том, чтобы Тристан оставался со мной. Я прекрасно справлюсь одна.
