Он улыбнулся ей с такой теплотой и добротой, которые почему-то показались ей почти невыносимыми.
— Дорогая, тебе никогда в жизни не приходилось быть одной. Ты всегда была окружена множеством людей. Ты никогда не слышала настоящей тишины.
— Слышала. Нет ничего тише той тишины, которую ты слышишь, обращаясь к мертвым.
Он сказал:
— Я говорю не о метафорической тишине, а об обычной физической, когда вокруг нет ни одной живой души. Этот дом может быть невероятно одиноким. Я сойду с ума, если буду знать, что ты в нем одна.
— Никто еще не умер от нескольких недель одиночества.
— Хм… — Он говорил раздражающе скептическим тоном. — Мне будет спокойнее, если Тристан будет с тобой, чтобы хотя бы напугать грабителей. Я бы с удовольствием взял тебя с собой, но…
— Но Терри должен каким-то образом попадать в офис, и тебе нужен кто-то на связи. И потом: мы не можем уехать и все бросить здесь. Я бы хотела, чтобы ты перестал обращаться со мной как с инвалидом. — Это был вызов с ее стороны, но она знала, что, если бы он захотел возразить, ему пришлось бы вновь начать тот разговор. Но она также знала, что он не захочет заставить ее опять пережить ту боль.
Он, однако, осмелился произнести:
— Ты не такая сильная, как думаешь. Ты должна избавиться от мысли, что ты отвечаешь за все и за всех, и позволить мне заботиться о тебе.
— Извини, — ответила Руфа. — Мне очень приятно это слышать, но я просто не привыкла к этому.
Эдвард поцеловал ее в лоб и сел в машину. Он проговорил, посмотрев на нее через плечо:
— Я чувствую, что чуть не свел тебя в могилу непосильным трудом, с тех пор как мы вернулись. По крайней мере, тебе не придется очищать кожицу с винограда для Пру.
— Я просто возненавидела ее, — вдруг заявила Руфа.
Он рассмеялся.
— Я это заметил.
— А она тоже заметила? Я имею в виду: она тебе говорила что-нибудь об этом?
— Нет. Она не такая, как ты. Она не станет мучиться бессонницей, беспокоясь о том, что думают о ней другие люди.
Высказав ему свое мнение о Пруденс, она заметно развеселилась, хотя его реакция несколько ее разочаровала. Руфа села в машину, и они вновь выехали на дорогу. Они ехали через деревню.
Вдруг, поддавшись порыву, Руфа спросила:
— Ты спал с ней в Париже?
Он испугался — Руфа еще никогда не видела его таким испуганным, — а потом пришел в ярость.
— Нет, — резко ответил он, — не спал.
— Но ведь ты спал с ней не так давно, правда? — Ее отчаяние было вызвано сексуальной неудовлетворенностью, тем, что в течение всех этих недель она просто умирала от желания заняться с ним любовью. — Я имею в виду, не сразу после смерти Элис, а совсем недавно.
Эдвард сердито смотрел на дорогу.
— Не знаю, что она там тебе наговорила, но у меня с ней все кончено. Тебя это устраивает?
— Где она сейчас? В Лондоне?
— Руфа, у меня с ней все кончено. Это все, что тебе следует знать.
Он замолчал надолго, и Руфа уже начала беспокоиться, что она обидела его. Машина затормозила у новых ворот Мелизмейта, украшенных семейным девизом Evite La Pesne. Эдвард свернул на подъездную дорогу.
Затем он проговорил спокойным, но твердым тоном офицера:
— Прошлое не имеет значения. Я не стану утверждать, что ты единственная женщина, которую я когда-либо любил, но ты женщина, которую я люблю сейчас. — Он резко затормозил и повернулся к ней лицом. — Пру напрасно старалась, ты оказалась победителем. Ты довольна?
Они были у двери дома, и, прежде чем он успел сказать что-либо еще, из двери выскочила Линнет.
* * *
Руфа постоянно напоминала себе, что быть любимой таким человеком, как Эдвард, — огромная привилегия. Его объяснение несколько развеяло сомнения, которые породила в ее душе Пруденс. Ей было стыдно, что ее сексуальная неудовлетворенность заставила ее быть неблагодарной. Это не его вина, что, страстно желая его, она готова нарушить всю гармоничность их соглашения. Ей очень хотелось знать, что произошло между Эдвардом и Пруденс. Она даже пыталась вычислить, была ли у них возможность заняться сексом. Вся эта ситуация — все это ее замужество — была очень неприятной, обидной и нелепой.
Она собралась с силами и постаралась спокойно проводить его в Гаагу. Только в самый последний момент, когда Эдвард уже почти собрался идти к выходу после объявления посадки на самолет, она поняла, как сильно ей будет не хватать его. Ее мир без его успокаивающего присутствия показался ей незнакомым и пугающим. Он обнял ее, и она горячо к нему прижалась, уткнувшись лицом в его плечо и крепко обхватив руками.
Торопливо и с таким видом, будто он делал что-то незаконное, Эдвард поцеловал ее в губы с настоящей и пугающей страстью. После этого он ушел, и Руфа осталась одна, чувствуя себя ужасно одинокой и никому не нужной, мучительно желая близости с ним. В первую ночь без него она заснула только после восхода солнца.
Тристан вернулся, и Руфа вынуждена была признать, что Эдвард был прав: она была рада, что ей не придется быть одной. Присутствие Тристана не делало ее более защищенной, но наполняло дом молодостью и весельем. Как гость он не доставлял ей никаких хлопот. Тристан, как ребенок, заполнял весь дом беспрерывной приглушенной болтовней. Он приехал, по его словам, почитать в одиночестве и привез с собой коробку книг, коробку компакт-дисков и небольшой рюкзак, в котором, судя по всему, лежали две пары белых джинсов, две футболки и пачка одноразовых лезвий. Руфа разрешила ему пользоваться принадлежащей Эдварду пеной для бритья.
Целыми днями Тристан читал, слушая при этом музыку через наушники плеера. По вечерам он ужинал на кухне вместе с Руфой. Эти вечера очень быстро стали главным событием всех ее дней. Она с любовью готовила для него еду, а он развлекал ее историями из своей жизни. Слова лились из него потоком. Он никак не мог выговориться.
Он рассказал ей о своем беспокойном обеспеченном детстве с Пруденс и бесконечной чередой отчимов. О своей школе-пансионе и о том, как он потерял невинность на теннисном корте с дочкой заведующего пансионом.
Руфа призналась ему в том, о чем она никогда никому не рассказывала.
— Я потеряла невинность в спальне коттеджа прежней миссис Рекалвер. Это было ужасно романтично.
Голубые глаза Тристана на его загорелом лице были наполнены любовью. Он признался:
— Больше всего я запомнил, что корт продувался ветром насквозь, и я чувствовал себя ужасно глупо с голой задницей на ветру. Я жалею, что не сохранил себя для кого-нибудь, похожего на тебя.
Тристан рассказал ей о том, как в прошлом семестре они ставили «Бурю» в колледже, и он под всеобщие аплодисменты и возгласы одобрения появился на сцене обнаженным. Молодой одаренный режиссер-постановщик этого спектакля, который, однако, был очень подвержен настроениям, безумно влюбился в него и бросился в реку, когда узнал, что Тристану нравятся только девушки.
