— Куда? — строго сказал он. — Склад закрыт.
— Ты шо?! — воскликнул Данилыч. — Того?.. Чорного бичка съив, чи шо? Склад у него закрыт. Так я зараз тебе его открою!
Данилыч распахнул ворота и, не обращая внимания на ворчание кладовщика и на Скибу, подошедшего в этот момент к складу, сказал:
— Заходьте, Лексаныч! Вот шлюпка, а вот мотор, — и, обратившись к кладовщику, крикнул: — Давай оформляй! Некогда нам тут болтаться!
Кладовщик нехотя взял бумаги, долго их вертел перед глазами, кряхтел и наконец «охвормил».
27Вскоре лодка стояла на стеллажах. Данилыч обхаживал ее, как цыган подседельного коня. Лодка, или, как он говорил, моторка, действительно была чудо как хороша!
Конечно, сухопутный человек в ней ничего особенного не увидел бы, кроме того, что у нее планширы и буртики были из дуба. Зато моряку сразу бросалось в глаза, что шлюпка эта, несмотря на кажущуюся с первого взгляда грузность, была легкой и на волне, должно быть, озорной, как чертенок: ее киль, обтянутый стальной полосой, был похож на конек для фигурного катания. Казалось, вот только сядь в нее с парой весел, и она пойдет летать по морю!
Добротная, отличная шлюпка! Все на ней было: рыбины, рымы, утки и ушки, вант–путенсы. Хочешь идти на веслах — пожалуйста! Под парусом — тоже! С мотором — сколько душе угодно! Недаром капитан Белов хвалил ее. Похлопав по носовому люку, Данилыч нехотя отошел к мотору и взялся протирать его.
Через час все было, как сказал Данилыч, «на товьсь», то есть мотор протерт, и подвешен, и даже опробован. Оставалось получить необходимый для плавания в море набор, а он не маленький — около двадцати предметов! Тут и рангоут, нагеля, отпорный крюк, якорь, штерты, уключины и весла, фонари, ракетница, лейка для вычерпывания воды и всякие другие мелочи. Кладовщик стал было волынить. Вот тут–то и проявился истинный темперамент Данилыча и его сногсшибательная энергия. Кладовщик, хмуря густые брови, начал было говорить, что того–то у него нет и «николы не було», а то–то лежит «далэко»…
— Николы не було?! — удивился Данилыч. — Так я зараз покажу тебе, што тут есть, а чого нема!
Пыль поднялась, когда Данилыч, отбросив костыли, забрался в глубину склада, где лежали пряжа, капроновые сети, весла, подборы, пеньковые и манильские тросы, анкерочки, бочки, буи, якоря и якорь–цепи, фонари… Данилыч чихал и чертыхался, в складе стоял великий грохот. Потом на миг замолкало, и к нашим ногам летели то уключины, то дрек (шлюпочный якорь), то мотки тонкой бечевы (линьки), то штерты.
Через полчаса все нужное было добыто и лежало около конторки кладовщика.
— Ну шо? — сверкая глазами, весь мокрый и грязный, спросил Данилыч. — Николы не було? Эх ты, хозяин!..
После оформления мы хотели было «перекантовать» лодку к дому Данилыча, там взять провизию, научные приборы и личные вещи, но Скиба вдруг проявил несвойственную ему решительность: он категорически не советовал гонять лодку. По его мнению, груженую лодку трудно отваживать от берега — лучше принести все вещи сюда и отойти от причала. Но и Данилыч уперся и стоял на своем. Зная отношения Скибы и Данилыча, я понимал, что ни тот, ни другой не уступит, и, доказывая, как лучше обойтись с лодкой, они убеждали не друг друга, а меня.
Я должен был решить, как лучше. Но у меня не было достаточного опыта в этом деле. Я сказал Данилычу, пусть он решает сам, как лучше сделать, но предупредил его: если посадит лодку на мель, — строго взыщу.
Данилыч просиял весь. Я понял, что решил правильно: по–моему, он был опытнее Скибы. Когда спор был кончен и Данилыч занял свое место у мотора, Скиба, закусив нижнюю губу, выразительно пожал плечами: мол, смотрите сами, а я теперь ни за что не отвечаю. Затем, небрежно кивнув мне, быстро ушел с причала в контору.
28Как только Скиба скрылся из виду, на мостках рядом с причалом, там, где рыбачки обычно стирают «чоловичьи» спецовки, дерюги и пестрые лоскутные дорожки, опять появилась с коромыслом на плече девушка. Я узнал ее сразу, едва лишь она показалась на берегу. Это была та самая девушка, которую я встретил вчера в сумерках, возвращаясь из клуба домой. Ее корзины были полны белья, а шла она, как оленица к лесному ручью, легкой, пружинящей походкой. Сняв с плеча коромысло, она закинула руки за голову и стала оправлять волосы.
В этот момент я и встретился с ее случайным взглядом. Во мне что–то против воли дрогнуло — будто сердце остановилось.
Что это? Я слышал много рассказов о любви с первого взгляда. Со мной же никогда ничего такого не случалось, я считал это чепухой. Но чем дольше я на нее смотрел, тем настойчивее лезла в голову всякая сентиментальщина, а не смотреть не мог, потому что меня так и тянуло взглянуть. А, черт! Вчера я из–за нее долго не мог заснуть, а сегодня… Однако какие же у нее глаза?
Я не сразу услышал, что Данилыч зовет меня:
— Слышь, Лексаныч! Пора грузиться…
Данилыч залез в лодку, а я с берега подавал ему уключины, весла — словом, весь набор. Но смотрел я не на него, а туда, на мостки… Стянув пышные волосы простой ситцевой косынкой, девушка села на край мостков и стала болтать ногами. Боже мой, как вспомню, мне становится стыдно даже сейчас! Болтая ногами, она разбрызгивала воду, ну, обыкновенную, взбаламученную ветром, грязноватую азовскую воду, а мне рисовалось невесть что. Я сравнивал воду с перламутром. Взбредет же иногда в голову такая чушь!
А она, словно чувствуя или, быть может, даже сознавая, что на нее смотрят, не поворачивая корпуса, лишь вполуоборот головы, кинула на меня долгий взгляд крупных, отягченных длинными ресницами глаз и улыбнулась то ли укоризненно, то ли снисходительно — я так и не сумел понять. Когда она отвернулась, я вдруг отчетливо вспомнил случай, происшедший на Новой Земле. Лет шесть тому назад, будучи студентом Московского университета, я попал на практику на Север, в бухту Безымянную, на птичьи базары Новой Земли, где находятся крупнейшие гнездовые колонии птиц Северного полушария. Эти колонии занимают там около сорока километров извилистой, круто обрывающейся в море утесистой береговой полосы. Место необычайно интересное изумительной жизнью птиц. Мне довелось наблюдать прилет птиц на гнездовье, зарождение любви, страстный ток, носку яиц, наседный период, затем спуск птичьей молоди с аспидных головокружительных карнизов на воду.
Однажды в период носки яиц я вместе с промышленниками — так на Севере зовут охотников — спустился на карнизы. Мы только–только приступили к сбору яиц — у каждого в «яичной рубахе» было не больше чем по десятку, — как я увидел кайру невиданных доселе размеров. Она сидела на гнезде, как царица на троне. Промышленник, которому я указал на нее, сказал, что он ни разу в своей жизни не видел такой птицы. Оп навел на нее винчестер, но я, рискуя жизнью, прыгнул к нему и остановил его. «Что вы делаете? — сказал я. — Зачем убивать ее? Давайте лучше окольцуем, а на другой год посмотрим, может быть, из нее и стоит сделать чучело для музея Арктики».
Промышленник опустил винчестер с большой неохотой. Я подхватил кайру крючком за шею и потащил к себе: она ведь сидела на гнезде над обрывом метров семьдесят высоты. Кайра вскрикнула, согнула шею, ни за что не желая оторваться от гнезда, повернула ко мне голову и посмотрела такими глазами, что я чуть не вскрикнул от ужаса, а промышленник попятился к стенке утеса и пробормотал: «Черт побери! У нее глаза как у человека!»
Да, у нее были глаза как у человека… на которого я смотрю и не могу насмотреться.
Между тем девушка, ничуть не подозревая того, какие ассоциации вызвал у меня ее взгляд, перестала болтать ногами, легко, как чайка, поднялась. Поставив корзины на мостки, она заголила колени, словно ни меня, ни Данилыча тут не было, вошла в воду и принялась полоскать белье.
Пока Данилыч размещал в шлюпке груз, я не сводил глаз с мостков. Признаться, мне все нравилось в девушке: и ее плотная, словно литая, стройная фигура, и прелестная шея, и тонкое смуглое лицо с упрямым, четко очерченным подбородком и пухлыми губами. Я уже не говорю о глазах, очень выразительных, хотя и немного диковатых.
…Но вот все было погружено и разложено, я спустился в шлюпку и, показывая на девушку, спросил Данилыча:
— Кто она такая?
— Галинка, — ответил он, чуть вздрогнув, словно не ожидал моего вопроса.
— Чья такая?
— Давайте отчаливать, Лексаныч, — сказал он и с этими словами уперся ногой в борт лодки и дернул за шнур. Мотор взревел. Услышав шум мотора, на берег высыпали зеваки.
Данилыч занял место у мотора, а я взял в руки отпорный крюк и оттолкнулся от причала. Лодка, покачиваясь на волне, ходко пошла огибать причал. В это время на крылечко правления вышел Скиба. Широко расставив свои слоновьи ноги, сосредоточенно посасывая трубку, он долго стоял и смотрел нам вслед. Бросила полоскать белье и Галинка. Согнув правую руку козырьком над глазами, она тоже смотрела на нас и не то озорно, не то смущенно улыбалась. Ветер сбил с ее головы косынку и трепал густые темно–каштановые волосы, с силой обжимая вокруг стройного тела ситцевое платьице. Она долго стояла так, и я глядел на нее до тех пор, пока ее фигура не слилась с окружающими предметами.
