Я говорю об этом, конечно, к слову, и притом крайне примитивно, да простят мне ученые коллеги! Но что делать? Я еще молод, и во мне борются два человека: один стремится стать ученым и неотступно думает об овладении высотами науки, другой же хочет купаться, играть в волейбол, прыгать через горящий костер, греться на солнце, ловить рыбу и просто кататься на лодке. Этот другой помогает мне не стать русским Паганелем — добродушным ученым чудаком, путающим жука с изюминой.
Может быть, поэтому я не говорю Данилычу по выходе из моря, что в воде много органических веществ, как растворенных, так и в виде детрита, что море сильно пахнет питательными солями (фосфатами и нитратами), нет! Я говорю ему, что вода хотя и мутноватая, но чудесная. Для Данилыча море пахло обыкновенно.
Он знал его с детских лет и никогда не интересовался, как оно пахнет, его волновало другое: есть в нем риба чи нет?
— А чо его нюхать? — сказал он в ответ на мои восторженные слова. — Чи воно духи или вино? Море як море! Пахнет немного рибой, ну там соленой водой и травой. А вот у рыбозавода пахнет дохлым бичком. Да так, шо нос зажмешь, а воно через уши шибает… Бичка там четвертого дня вылили (выбросили из сетей) на миллион! Шо делают, головотяпы! Завод не справляется с приемкой, так воны рибу в море списывают! А? Это шо? Так партия хочет или, быть может, правительство так хочет? Или, быть может, мы с вами, тоись народ, так хочет?.. Народ хочет зъисть того бичка. Так? Так. Почему же его выливают в море? Шо, нельзя было того бичка продать на базаре? Оказывается, нельзя! Заборонено! Но сгубить бичка и составить акт — не заборонено. По акту, оказывается, все можно. Выходит, акт — охранная грамота для головотяпов. Вот Скиба любит теи акты страсть как! Бильше, чем жинку свою. Ему лишь бы бумага. Она для него сильнее самого высшего на свете — разума!..
Вот тут, Лексаныч, не понимаю я министра… Я думаю, он человек уважаемый: какого–нибудь там вроде нашего Скибы не поставят? Не поставят. Почему же министру не обратиться до правительства и не сказать: мол, так и так, рыбаки стараются, соревнуются между собой, шоб бильше було рибы, а рыбозаводы не управляются… Нельзя ли, мол, построить новые заводы со льдом, ну, какие надо, а лишек рибы — на базар. Проданное тоже под акт, только умно так: мол, завод не мог принять; вызбижание порчи продукции или просто бичка — а когда сула, так сулу помянуть или там чебака — принято решение продать на базаре по сложившейся цене. Бояться тут нечего: базар цену скажет. А кто сейчас на базаре рибой торгует? Моя Машка да ее подружки… У рыбаков под пьяну лавочку задарма скупают свежую рибу, вялят ее или коптят — и на базар. Правильно я говорю?
— Правильно.
— Ну, — сказал он, заметно приободрившись, — ежели и вы, человек ученый, говорите «правильно», так почему же нельзя это пресекти? Наши рыбаки были на Севере и на Дальнем Востоке, и там, как у нас. Интересно, шо вы, ученые, себе там думаете? Видели вы, шо делается в степу? После сентябрьского Плену;´ма (Данилыч произносил слово «пленум» с ударением на букве «у») люди песни спивают. Зимой был хлопец с Казахстана… Машиниста нашего, с дороги, Скворченки сын. Добровольцем туда, на целину, уехал. Да их много, комсомольцев, поихало на новые земли в Казахстан, на Алтай, в Сибирь. Дела там!.. Хлеба такие, шо в десять лет ни зъисть! Здорово, а?! А шо, Лексаныч, резюме того Плену;´ма до рибы не касается? Если б меня спросили: «Скажи, Данилыч, как ты думаешь, решения сентябрьского Пленума могут быть полезными для рыбного дела?..» — я бы сказал так: «Прямо, по всем пунктам то решение к морю не приложишь… Да, не приложишь. Но душа того решения для всего нашего дела общая». Понимаешь, Лексаныч, душа!
Данилыч выразительно качнул головой, перевел дух, затем свернул цигарку и, прилаживая ее для раскурки, заключил:
— А вот кое–кто не понимает этого… Ну давай, Лексаныч, снидать! Пока ты спал, я ось какую добыл бокивню!
Он, как истый рыбак, хвастливо развел руки на длину матерого осетра. Пыхнув папироской, Данилыч снял с треноги котелок, пахнувший пригоревшей кашей, и, щурясь от огня и дымка, быстро поставил его на песок. Затем взял сковородку с белыми, чисто вымытыми кусками хорошо выпотрошенного судака и поставил ее на кирпичи, между которыми жарко дышала зола. Подбросив суховины, он отвалился, сторонясь пламени, а на сковороде затрещало, заскворчало, и в нос ударил аппетитный запах жарящейся рыбной свежатины.
32Прошло уже больше недели с того времени, когда мы покинули Слободку. Где только не носило нас в эти дни! Ориентируясь по карте капитана Белова, мы побывали у Обиточной, излазили Бердянскую, затем Таласскую косы, а после этого перешли к Белосарайской.
Наиболее интересными оказались Обиточная, Бердянская и Таласская. В прибрежных водах этих кос огромные луга, поросшие морскими цветковыми растениями. Больше всего тут матрасной и диванной травы — зостеры. На Азовском море ее добывается около пяти тысяч тонн, в сухом виде. Добыча ведется крайне примитивными способами. Здесь не увидишь косцов с острыми как бритва косами–литовками, в мокрых от пота рубахах. Нет тут и женщин, которые «с граблями рядами ходят, сено шевеля». Отсутствует на промысле «диванного» сырья и техника… Морское сено косят силы моря: прибойная волна да ветер. Человек лишь подбирает за ними, расстилает для просушки на жарком солнце, копнит, затем грузит в транспортные машины.
Отмели Таласской косы тянутся на многие километры. На ее светлых песках вместе с солнцем появляются пожилые босоногие мужчины с выжаренными до черноты южным солнцем лицами; седоусые, оморщиненные, они бродят по берегу с вилами или граблями. У колхоза «Красный рыбак» — две камковые бригады. Это в прошлом люди боевые: в штормы, в стужу они бороздили море, сыпали сетки, опускали ставники, били темляками белугу, брали оханами красную рыбу, а кое–кто из них метал сандоль в дельфина–пыхтуна около Обиточной косы. Ревматизмы и радикулиты выжили их с моря. Теперь горячий песок да шуршащее морское сено — их стихия. На отмелях я взял несколько проб на лабиринтулу. Последующие анализы покажут, удалось ли этому опасному паразиту проникнуть в Азовское море. Внешний вид травы под водой и на выбросах пока не дает оснований к беспокойству. Я осмотрел и корневища зостеры, которые лабиринтула поражает так же, как и лист.
Работа эта не захватила меня. Зато жизнь в лиманах оказалась потрясающе интересной.
На всех трех косах, Обиточной, Бердянской и Таласской, имеются большие, постоянные, и небольшие, временные, лиманы. Постоянные существуют уже много–много лет, когда–то они были частью моря, затем в результате различных процессов «отшнуровались», то есть отделились от моря, и стали существовать самостоятельно со своим круговоротом жизни. А временные образуются в дни весеннего повышения уровня моря, кстати совпадающего с нерестом рыб. Азовское, как и Черное — безливные моря, то есть они не знают ни приливов, ни отливов. Но во время поднятия уровня воды (либо за счет паводковых вод, либо в результате нагонных ветров) в низинах или промоинах образуются временные лиманы. С наступлением лета и устойчивой тихой погоды и они «отшнуровываются» небольшими пересыпями, и, если нет сильных штормов, которые бы забрасывали туда воду, они осолоняются и обычно пересыхают. С испарением воды в них погибают миллионы живых существ.
На этих лиманах мне советовал побывать капитан Белов. Я воспользовался его советом, и у одного из них на Таласской косе мы прожили три дня. Лиман кишел мальками и различными червями, веслоногими ракообразными, крохотными моллюсками — митилястерой и синдесмией. Мне даже удалось добыть крохотного крабика — брахинотуса.
Лиман медленно умирал. Это было видно по белым кругам солевых отложений на берегах, показывавшим его прежний уровень. Я решил «расшнуровать» лиман, то есть соединить его с морем.
Работа была очень тяжелой и одно время казалась бессмысленной: прокопать канал длиной около двенадцати метров и глубиной не меньше метра — занятие не легкое.
Данилыч прыгал вокруг меня, жалел, что сам не может копать, злился, глядя на мою работу, несколько раз требовал у меня лопату, ставил ее как–то по–своему и говорил:
— Вот как, Лексаныч, надо: чтобы не лопата вами, а вы ею командовали.
Советы его сослужили свою службу: я не скажу, что легко, но все же прорыл траншею; морская вода хлынула в лиман, все замутилось, завертелось.
Не мешкая, я взял несколько проб воды и планктона. Затем уселся с водоскопом (обыкновенной банкой со стеклянным дном) у самого начала траншеи не со стороны моря, а со стороны лимана и терпеливо наблюдал. Сначала плыла просто муть, ну самая что ни на есть мутная вода, — так сказал бы человек, не знающий моря, и, если бы я ему объявил, что это не муть, а золото плывет, он, пожалуй, поглядев на меня, многозначительно постучал бы себя по лбу….. Но что бы ни подумали обо мне в этот момент, а я подпрыгнул от радости: по вырытому мною канальчику плыло настоящее золото — фитопланктон — одно из первых звеньев пищевой цепи моря. Чем мутнее вода в море, тем больше в ней так называемых «взвешенных частиц», то есть питательных веществ. В иные годы Азовское море выглядит как миска с зелеными щами: так много в нем микроскопических водорослей, таких, как диатомии и перединии. Это растения–малютки — простым глазом их и не отличишь друг от друга. В их компании крутится множество различных мелких рачков, медуз, червей и таких одноклеточных животных, как глобигерины и радиолярии. Им несть числа. Они носятся по морю «без руля и без ветрил», пока не попадут «на зубы» рыбам.
