дочь, и не можешь стать моей женой. Как будто ты не знаешь.
— Да знаю-знаю, — с задумчивой улыбкой кивнула Соня, — что я, маленькая? Ладно, па. Тогда я выйду замуж за мужчину, похожего на тебя, и буду ему как мама. А ты будешь жить с нами. Меня на обоих вас хватит, не волнуйся.
— Конечно, Сонька, выходи замуж за кого хочешь. Только неувязочка. Ты еще не выросла. Тебе всего семь лет.
— Восемь, — поправила Соня.
— Да, восемь уже, прости, — с усталой улыбкой кивнул отец. — Хотя… ты же еще не родилась! Ты родилась ровно в полночь с шестого на седьмое января, то есть в ночь на Рождество.
— А, вспомнил, вспомнил? — радостно искрила глазами Соня.
— Конечно, — кивнул папа. От его глаз побежали, словно вспышки лучей, тихие морщинки. — По идее, надо было записать, что ты родилась седьмого. Но в паспорте написано — шестого. Почему?
— Наверное, лучше ближе к рождению, чем дальше от него, — предположила Соня. — Но это же неважно. Все равно я родилась.
— Конечно, не важно. Но все равно, ты еще очень маленькая девочка, и тебе еще рано думать о замужестве.
— А я вырасту мгновенно, папа. Знаешь, есть такое волшебное вещество, которое съедаешь, и — бац! — сразу становишься взрослым.
— Да? — папа втянул воздух и с шумом, надувая щеки, его выпустил. — Вот как… А дашь попробовать? Я тоже хочу мгновенно снова стать ребенком.
Соня засмеялась.
— Нет, папа. Вещество действует только в одну сторону.
— Гм. Скучное какое-то вещество. Одностороннее. Кстати, где ты его взяла?
— У Маленького Мука.
— Какого еще Маленького Мука?
— Того самого, который сбежал от Похитителя Снов, и волшебное вещество с собой прихватил.
— От кого, кого он сбежал?
— Ладно, па. Я пошутила. Конечно же, у Маленького Мука есть и обратное вещество, для таких пап-ребенков как ты. Съешь его и отправишься в детство. Только там тебе будет ужасно скучно, папа.
— Слушай, ну откуда ты это знаешь? — отец так заинтересовался, что сел перед дочкой на корточки и внимательно посмотрел ей в глаза.
— Да чего тут знать? — пожала плечами, искрясь задумчивой улыбкой, Соня. — Тот, кто уже побывал во взрослых, не сможет быть счастливым в детях.
— Почему?
— Потому что он уже никогда не захочет стать взрослым. А время не останавливается. Да и таблетки от стирания памяти нет.
— Что, даже твой Маленький Мук такую таблетку не изобрел?
— Даже он, папа.
Они помолчали немного, каждый на своем месте и в своем времени. Они оба молчали с какими-то чуть сумасшедшими, блуждающими словно одинокие астероиды в космосе, улыбками. Потом папа хмуро обвел глазами кухню, вздохнул и с трудом поднялся на ноги.
Соня тоже встала.
Папа подошел к двери в ванную, заметил висящее со вчерашнего вечера на вешалке махровое фиолетовое полотенце, которое оставила его гостья. Он сорвал полотенце, скомкал и бросил его в корзину для грязного белья.
— Папа…
— Да.
Он остановился, но не обернулся. Свесив растрепанные, немытые седоватые волосы, Павел хмуро смотрел вниз и куда-то в сторону.
— Я не возражаю, — сказала Соня.
— Против чего?
— Чтобы к тебе приходили женщины.
— Почему?
— Я понимаю. Я же не маленькая. Тебе нельзя без этого.
— Можно.
— Ты только не приводи, пожалуйста, их очень часто. Или сам езди к ним, я же не маленькая. Могу уже сама оставаться дома. Я и ночевать сама могу, ты не думай…
— Соня…
— И только, пожалуйста, не женись очень быстро. Дай мне немного вырасти.
— Сонька….
— Что?
— Ты говоришь так, словно тебе не се… не восемь лет.
— А я сейчас вообще не знаю, сколько мне лет. Я вообще сейчас кажется тебя старше, папа.
Отец посмотрел на Соню, жевнул губами, кивнул. Потом, сощурившись, глянул в какую-то точку перед собой — потерянно, хмуро, брезгливо.
— Хорошо… — медленно сказал он и покачал головой. — Я и пить больше не буду.
— Не обещай, — сказала девочка, — просто не будь. А будь со мной.
— Сонька… — отец шагнул к ней, распахнув глаза так резко и широко, словно подпалил их вспышкой огня. Но остановился. Потух. Сжал пальцы в кулаки, потер костяшками кулака по руке, как бы соскребая что-то с кожи.
— Ты ангел? — поднял он голову.
Соня пожала маленькими плечами и чуть развела в стороны длинные тонкие руки. Глаза ее тихо искрились.
— Все дети ангелы, говорят, папа. Но я же уже большая.
Она еще хотела добавить, что мама сейчас наверняка находится среди ангелов. Но промолчала, понимая, что кожа ее папы сейчас тонкая как мокрая бумага, она может порваться навсегда, и лучше пусть она хоть немного высохнет.
Отец потерянно смотрел куда-то вперед сквозь стоящую перед ним дочь, и бегущие лучики вокруг его глаз постепенно останавливались, замирали. Соня тоже стояла тихо. Прекратился дождь за окном, перестала дребезжать оконная рама.
Снежный шар замер, перестал крутиться. И даже вечно движущийся звездный свет остановился, застыл молочными нитями в иссиня-черном пространстве.
Подождав какое-то время, тишина закончилась.
За дверью что-то глухо стукнуло. Послышался шорох, гул.
— Дзы-ынь!
Это был звонок в дверь.
Отец медленно, мало что понимая, повернул голову к двери.
— Дзы-ынь. Дзы-ы-ы-ы-нь! — пела песня пилы и колокольчика.
— Странно, кто это? — услышала Соня сиплый голос отца. — Мы никого не звали…
Он подошел к двери, прислушался.
Когда звонок снова дзынькнул, отец негромко, натужно командным тоном, выкрикнул:
— Кто это там?
— Это я, Паша. Открывай, черт, я…
Отец прильнул к глазку и отпер дверь.
В квартиру ввалился, весь в снегу — даже на меховой шапке застыла пушистая горка — бородач, грохнул чемодан на колесиках на пол.
— Что, не ожидали? А?
И задрожал грохочущим смехом, тряся бородой, с которой сыпался снег и ледяная крошка.
— Валька? Ты? — изумился папа.
— А то кто же? Ну, вы спрятались в нору, звонил тебе, звонил…
Разлапил руки в рукавицах, дернул к себе папу, обнял.
— Да откуда ты тут?
— Откуда-откуда, с Альфа Центавры, из Неспящего Королевства, от великих мужей человеческих. Что, думал спрячешься, не найду? Ну, ты, Пашка, совсем бугаем стал, год не прошел, как виделись, — весело изрыгал бородач. Потом отодвинул отца, посмотрел на стоящую посреди коридора Соню. Сощурил брови, выдохнул инеем:
— Соня, София, принцесса солнечной долины. С днем рождения тебя от папы Карло, и получи-ка Буратину.
Он вытянул из чемодана здоровенный, с Соню ростом, тряпичный мешок, откуда за ноги выдернул деревянную куклу Буратино и поставил на пол. Буратино был с длинным острым носом, большими оттопыренными ушами, улыбкой от уха до уха и душисто пах стружкой.
— Как, мне? — не верила, искрясь, словно она из снега и
