type="note">[1321] и многие другие, поспособствовавшие раскрытию заговора царевича, были повышены в чине в зависимости от их заслуг и положения. Одновременно с этим, узнав, что некоторые его министры повинны в вымогательствах и злоупотреблениях, он решил учредить новый трибунал, чтобы провести расследование. Царь руководствовался в своей политике максимой, почерпнутой у философа, согласно которой государю следует самому раздавать благодеяния, однако, если нужно наказать виновных, приговор им должны выносить его министры: Opportet ipsum Principem bonis honores distribuere, supplicia vero non per se, sed per alios[1322]. Этот трибунал провел расследование по всей строгости, и Россия с изумлением увидела в числе виновных первых лиц государства: князя Меншикова, князя Долгорукова[1323], великого адмирала Апраксина[1324] и даже князя Гагарина, вице-короля Сибири[1325]. Последний был лишен своей губернии, которой управлял многие годы, и посажен в тюрьму, где вскоре умер. Князю Меншикову было сказано, что, «так как он дурно управлял государственной казной, он должен отдать свою шпагу и приготовиться принять другие наказания, которые будут на него наложены». Тот подчинился приказу и удалился в свой дворец под арест. Адмиралу Апраксину было объявлено, что «он лишается всего имущества и всех должностей и должен оставаться под арестом в своем доме вплоть до новых распоряжений». Князь Долгоруков защищал себя с таким красноречием, что судьи сочли за лучшее узнать мнение Его Величества, прежде чем вынести приговор. Царь, подвигнутый к состраданию воспоминаниями о великих и важных услугах, оказанных ему этими людьми, милостиво даровал им прощение, повелев им прежде пасть к его ногам и молить о снисхождении. Они должны были, однако, выплатить казне крупные штрафы для компенсации причиненного ими ущерба.
Посреди самых серьезных дел Петр Великий не забывал тешить двор веселыми развлечениями. Во время карнавала 1719 года таким развлечением была интронизация самоедского короля[1326]. Самоеды — это народ, живущий на берегах Ледового моря и состоящий в подданстве у российской короны[1327]. Царь, развлеченный беседой с португальцем по имени д’ Акоста [Dacosta][1328], провозгласил его самоедским королем. Этот человек, еврей по происхождению, неудачно пытавшийся преуспеть в Гамбурге как маклер, оказался в доме российского посланника, который представил его царю в качестве шута. Царь увидел, что этот шут весьма разумен и может быть полезен при его дворе, наименовал его для смеху графом и назначил потешным церемониймейстером: этот сан открыл ему путь к самоедскому престолу, который занимал тогда один юродивый, подвизавшийся при дворе. В древности цари имели обыкновение держать при себе определенное количество таких блаженных, подобно тому как другие государи держат шутов. Петр Великий пользовался услугами этих людей с большей для себя пользой, и вот как он это делал. Если ему нужно было сбить спесь с какого-нибудь вельможи, он давал приказ своим шутам, и те всей ватагой отправлялись к этому вельможе, угощая его какой-нибудь непристойностью, или давая ему щелчок по носу, или еще как-то его оскорбляя. Если этот вельможа бежал жаловаться царю, у того уже был готов ответ: «Это же безумец: что я могу с ним поделать?» Однако после, узнавая, чья это инициатива, спесивиться переставали. Самого главного шута двор наделял потешным титулом короля самоедов.
Если избрание этого короля было только шуткой, совсем не шуточным было изгнание отцов-иезуитов из всей России. Общество Иисуса появилось в этой стране под эгидой Венского двора, и иезуитские коллегии были уже учреждены в Петербурге, Москве и Архангельске. Когда же между двумя этими дворами случилось охлаждение из‐за покровительства, оказанного императором царевичу Алексею, царь воспользовался тем предлогом, что иезуиты пользовались поддержкой Вены, чтобы выслать их из своей страны; он также приказал доставить в свою канцелярию их бумаги. Однако, так как ради потребностей торговли католикам была предоставлена свобода вероисповедания, царь позволил приезжать в Россию для служения в храмах священникам и монахам любых других орденов при условии, что они не будут прибегать к покровительству со стороны Венского двора. Царский указ был прибит к дверям латинской церкви в Петербурге в июле и потом разослан в другие российские города[1329].
В начале 1720 года Польский сейм направил царю в качестве посла Мазовецкого воеводу[1330], и он совершил церемониальный въезд в Петербург пятого марта. Этому послу было дано поручение попытаться добиться от царя возвращения Курляндии и Ливонии как провинций, по праву принадлежащих Республике, а также настоять на возмещении убытков, причиненных российскими войсками землям короны. После серии переговоров между этим послом и представителями царя ему был дан четкий ответ, что «Его Царское Величество не может отказаться от притязаний на Курляндию, а также решительно не желает уступать Республике Ливонию, которую он силой оружия даже не завоевал, а отвоевал у тех, кто незаконно ею овладел: что же до нанесенного ущерба, то следует созвать заседание Финансового Совета, чтобы решить, каков долг царя перед Республикой и каков долг Республики перед царем». Воевода оказался в столь затруднительном положении, что был вынужден отказаться от всех притязаний и на прощальной аудиенции произнес настоящий панегирик царю Петру.
Пока в Петербурге происходили названные события, королева Швеции, явив редкий пример супружеской любви, сложила со своей главы корону и передала ее своему супругу, возведя его на престол в качестве короля[1331]. Взойдя на трон, новый король решил, что сможет завоевать любовь своих подданных, продолжив войну против московитов. Однако, обнаружив, что казна практически пуста, он стал подумывать о способах вновь ее наполнить, как вдруг получил своевременную помощь в размере трехсот тысяч скудо, которые шведам направила Франция в счет долга. Эта помощь вместе с теми средствами, которые поступили шведам из Англии и Ганноверского курфюршества, придала мужества шведам, и царь понял, что надеяться на мир с ними не приходится, если только не принудить их к нему силой оружия. Английский двор снова послал в Балтийское море свой флот под командованием вышеназванного адмирала, приказав ему присоединиться к шведскому флоту и препятствовать всем действиям московитов. Англичане, однако, хотели убедить всех в том, что единственной миссией их флота было поддержать предложение о посредничестве, сделанное Его Величеством британским королем, чтобы добиться мира между царем и Швецией, как прежде удалось его добиться между Швецией и Данией. Поэтому адмирал Норрис, прежде чем отплыть из Копенгагена, написал письмо князю Долгорукову, российскому послу при Датском дворе[1332], в котором заявлял, что «Его Величество британский король наделил своего посланника-резидента в Стокгольме, а также своего
