того, что уже самой природой в каждую нацию закладывается чувство здорового
97
отталкивания друг от друга? Исключение составляет лишь одна, более развращённая в этом
смысле нация – евреи, которых Ленин и приветствовал за её способность к перемешиванию. Так
на них, на этих бедных евреев, потому-то всю жизнь и сыплются шишки со всех сторон. Связать
свою жизнь (жениться или выйти замуж) с человеком иной национальности может лишь
безличностный человек. Личности же идут на это лишь в силу какой-то особенной, выходящей за
всякие рамки сильнейшей любви или плотской страсти.
Тамара Максимовна приносит им на подносе чай, который они выпивают, не замечая, что
выпили. Несколько раз входит Ирэн и снова скрывается на кухне, слыша, что разговор идёт всё о
том же.
Роман просто обескуражен слабостью своих взглядов и убеждений, которые, оказывается,
можно опрокинуть без всякого труда. Ему кажется, что этой своей неустойчивостью он ничем не
отличается от девочек, когда-то легко соблазнённых им. Сидя всё в той же уютной красноватой
комнате, он, по сути, находится уже в другом мире. Ещё со времён службы в армии Роман знает,
что, самоопределяясь, всякий человек должен отточить себя в первую очередь оселками таких
понятий, как жизнь, смерть, счастье, смысл жизни. Пожалуй, это-то и есть главная задача любого
человека. Теперь же, после политического выступления тестя, у него смещаются и эти понятия.
– А известна ли тебе какая-нибудь историческая личность, которая могла бы быть выше
Христа? – не давая ему опомниться, вдруг спрашивает Иван Степанович, остановившись прямо
перед диваном.
– Выше Христа? – удивляется Роман. – Бог, наверное. Ну, Бог Отец, как его называют. Правда,
какая же это историческая личность? Да и Христос тоже…
– Ну, пусть хотя бы и не историческая. А выше Бога?
– Да как это возможно?
– А по-моему, возможно. Для нас, русских, выше Бога – древнерусский князь Владимир.
– Но как может простой князь быть выше Бога? Таких князей были десятки.
– Ну а как же не выше, если он выбрал для своего народа христианство, то есть Христа и,
соответственно, Бога отца? Выбрал, понимаешь? Смог выбрать! Церемония выбора расписана во
всех школьных учебниках истории. Понятно же, что выбирающий Богов должен быть выше их всех.
А как иначе? Так вот представь, явились Боги к князю, как на конкурс, а он оказался способен по
достоинству их оценить. Так что, князя-то Владимира нам следовало бы почитать на порядок
выше, чем Бога. А почему мы держим такую величину за кулисами? Да потому что тогда вся эта
историческая комедия станет слишком наглядной. Тогда многим станет очевидно, что на самом-то
деле слишком жалок любой князь, чтобы иметь право выбрать Бога на века. А если такого права
он не имел, так, значит, Бог, установленный его выбором, и не Бог вовсе, а ложь! Или, по меньшей
мере, очень сомнителен. Ну, вот подумай: это что же выходит? Выбери в тот момент князь другого
Бога, и весь народ со всей своей культурой по-овечьи тянулся бы сейчас за ним? А если так, то,
выходит, и почитая нынешнего, «действующего» избранника мы всё равно те же овцы. Но мне,
лично мне, стыдно быть такой овцой. Сам факт, что Бог был выбран или назначен, говорит лишь о
его неестественности, чуждости, неорганичности. Богу свойственно приходить самому, как это
происходило с языческими богами, которые присутствовали в культуре народа естественно!
Более того, язычество и религией-то трудно назвать. Это было, скорее, неким красивым, в чем-то
даже поэтическим оформлением естественных отношений между полами. Но все последующие
религии, почти повсеместно сменившие язычество, принесли с собой политику, коммерцию, ложь,
двойные стандарты. Язычество было системой взглядов, соединяющих с природой, с
естественным течением жизни. А Христианство – это система противопоставления себя
естественному. Язычество было рождено потребностью души человека, а христианство –
амбицией управления другими. Язычество – религия местных богов, это выражение местной
культуры, местного уклада, это религия национальная. А христианство – это религия «верхняя»,
наднациональная, удобная для завоевателей. Язычник был свободен, а христианин – раб, слуга,
овца. Язычник подчинялся богу, или идеалу, которого выбрал сам. Христианство же предполагает
подчинение навязанному идеалу. Так что, никакого великого прогресса в переходе от язычества к
христианству в духовном смысле не было. А был простой наглый обман.
Роман сидит сжавшийся и притихший.
– Знаешь ли ты, что означает слово «православие», «православная вера»? – снова спрашивает
Иван Степанович.
– Ну, наверное, правильная вера, – чуть подумав, отвечает Роман. – Там звучит «право».
– А вот согласно независимым лингвистическим исследованиям, это читается не как
«правильная» а как «правящая» вера. То есть, православная вера – эта та вера, которая служит
интересам государства и помогает управлять народом. Православными ещё до христианства
считалось княжеские боги, помогающие управлять. Вот и оцени: хороши же мы сейчас, радостно
подставляя шею тому, что нами управляет! Именно поэтому на каждого, кто бездумно носит
крестик, этот символ покорности, объявляя себя христианином, я смотрю как на недоумка,
которому лень, прежде чем во что-либо верить, хоть чуть-чуть напрячь мозги, непредвзято
98
оглянуться в историю и понять, чему же, собственно, он кланяется. Крест или крестик на шее – для
меня признак глупости и недалёкости того, кто его носит.
– Но я читал где-то, что христианство дало народу нравственность, – вставляет Роман.
– Нравственность? При язычестве взгляд на отношения мужчины с женщиной был прост и
естественен. А христианство эту естественность извратило. Нравственность язычества была
радостной, солнечной. А нравственность христианства похожа на серый день. Она несёт в себе
излишние страдания.
– Страдания?
– Конечно. Ну, вот возьмём, к примеру, такое понятие, как «прелюбодеяние», которое мы
понимаем как тягу из семьи на сторону. Задумаемся: в каких случаях такое происходит? Да лишь в
одном – когда чувств в семье не осталось или, скажем так, когда их уже недостаточно.
Христианство же провозгласило это грехом. И что это дало? Супруги тут же перестали бегать на
сторону? Э-э, да если по принципу, что запретный плод сладок, так стали бегать ещё больше.
Короче, скажем так, в лучшую сторону тут не изменилось ничего. Как бегали, так и бегают. Только
страдать от этого стали. Причём, тут страдает и тот, кто бегает, и тот, кто из-за страха греха бегать
не может. Более того, страдать стали и те, от кого бегают, ведь раньше-то они не знали, что это
грех…
– Кто это тут у вас куда бегает? – входя в комнату, строго спрашивает Тамара Максимовна.
– Так на работу, Томик, – понимая, что жена слышала край их разговора, с лукавой улыбкой
отвечает Иван Степанович. – Исключительно на
