как в
этот кооператив втиснуться? Вот и получается, что сам он – полный ноль, а тёпленькое местечко
отыскал. Впору подойти к зеркалу, глянуть в свои глаза, да так же, как его общежитские товарищи,
покачать головой: ай да ловкач…. Тут и Витька Муму с его желанием вступить в партию, чтобы
квартирой поскорей обзавестись, позавидовал бы. А он ещё Витьке этот хитрый финт с партией
зарубил вступление в партию зарубил. А ведь Витька-то, выходит, просто знает жизнь лучше, чем
он. «Справедливый…» – ничего не скажешь. Ему, как нормальному мужику, полагается самому
создать всё для себя и для своей семьи, а он живёт, как приспособленец. В общем, примак,
иждивенец и есть. Вот когда в детстве он провожал Тамару Максимовну и её дочь на автобус, то
могла ли Тамара Максимовна думать, что и она, и её муж уже работают на этого босоногого
сопливого пацана, создавая его будущее? Что превратится со временем этот пацан в долговязого
оболтуса, заблондиненного и оголубоглазенного, вытрет сопли и явится к ним вместе с дочерью: а
я ведь теперь ваш, отломите-ка кусочек. Стыдно… Поднесённое на блюдечке не может по-
настоящему стать своим. Вообще всё, чем ты владеешь, чем распоряжаешься, делится всего лишь
на две категории: либо это твоё, либо чужое. И тут следует быть принципиальным, потому что
спокойно и свободно можно жить лишь в своём: созданном, заработанном, заслуженном. Другое
дело, куда и как вломить свои силы, чтобы движение к своему хоть как-то началось? Сколько ни
вкалывай на заводе – больше положенного не получишь. Там свои мелкие ступеньки, растянутые
100
на долгое время: десятилетия терпеливой работы, откладывание копеечки, накопление трудового
стажа и положительных общественных характеристик. И если нигде не оступишься, то лет через
десять-пятнадцать ты, наконец-то, заслужишь право на свой угол. Находясь же в процессе
«заслуживания», живя в аванс, нужно все эти долгие годы льститься к заводу, посещая все
субботники и никогда не переча начальству, партии и профсоюзу. Вот она правда. А между делом
постоянно заверять родителей: не сомневайтесь – я хороший, я лояльный и покладистый, я всё
заслужу. Собственные же силы и желания здесь ни при чём. Ты не лучше и не хуже других – все
ждут, подождёшь и ты. И вперёд в этой очереди не перепрыгнешь – не честно. Добивайся чего
угодно, зарабатывай сколько угодно, но жилищная очередь свята. И тут ты совершенно
беспомощен. В ведь тебе при этом ещё хочется быть и свободной личностью, к чему призывали
твои школьные, очевидно, такие же не свободные, учителя.
Когда бригада уходит, Роман, немного пьяненький, прибирается в квартире, моет пол и
протирает пыль, как если бы Голубику выписывали завтра. Серёжка, пока его мама занята
«покупкой» братика, живёт у бабушки с дедушкой. Конечно, сегодня Лесниковы непременно как-
нибудь отмечают прибавление в семье. Тамара Максимовна так теперь лишь этим и живёт. В
последний месяц беременности дочери ей, этой интеллигентной женщине-царице, доставляло
удовольствие вваливаться к ним упаренной, увешанной сумками с продуктами. Роман готов был
сгореть со стыда от её приношений, но с её стороны не находилось и намёка на укор – зять тут ни
при чём, это её личные забота и счастье. И даже стирая пот со лба, она выглядела гордой и
независимой. Голубика же, принимая помощь матери как должное, подбрасывала ей без всякого
смущения специальные заказы, нередко граничащие с капризами. И тогда Роман чувствовал себя
совершенно отстранённым, потому что к нему-то Ирэн с такими просьбами не обращалась.
Следовало бы, конечно, появиться сейчас у них, но настроение уже не то. Несмотря на всё
уважение к Лесниковым, идти туда не хочется. Увы, но он, к сожалению, уже не тот.
Всё началось с того, что, как-то вернувшись с работы и застав Ирэн за мытьём посуды, он
заметил на столе лишнюю кружку.
– У нас кто-то был? – спросил он, усаживаясь за стол и предвкушая вкусный ужин. – Ох и
голоден же я!
– Папа заходил, – сообщает жена. – У него сегодня выходной. Собрался карточки печатать,
ходил по магазинам, искал фотобумагу и какие-то там химикаты, а в магазинах шаром покати. Я
разрешила ему взять у тебя то, что есть…
Услышав это, Роман едва не падает со стула: среди пачек с фотобумагой – его тайная
коллекция! Трудно даже вообразить состояние тестя, вскрывшего эту пачку… Роман бросает
взгляд в окно – там уже смеркается. Самое время задёрнуть шторы и печатать. Впрочем, Иван
Степанович печатает фотографии и днём, запершись в ванной, в которой достаточно лишь
завесить маленькое окошечко вверху. Хотя изобретательный тесть приспособился и тут, закрывая
его каким-то красным фильтром. Это называется у него «дневным фонарём». Вот сидит он сейчас
в ванной и потрясённо перебирает его «карты». А потом показывает жене. «Да уж, Томик, –
возможно, говорит он при этом, – полюбуйся на хобби нашего зятька. А он, оказывается, ещё тот
гусь…» «Ну и ну-у, – отвечает сражённая тёща, мелко тряся над стаканом пузырёк с валерьянкой,
– вот кого мы, оказывается, пригрели… А ведь таким мальчиком был. На велосипеде катался… Вот
что стало из него… Уж не ты ли, Ванечка, испортил его своим вольнодумством?» Хотя нет, не
должен Иван Степанович показать ей эти карточки – просто пощадит, потому что без лекарства там
тогда точно не обойтись.
Осторожно переведя дух, чтобы не выдать шока, Роман опускает ложку, идёт в коридор и
снимает с антресолей коробку. Кажется, в основном не хватает фиксажа и проявителя, а вот
относительно фотобумаги голову будто клинит: сколько же пачек было всего?! Очевидно лишь то,
что чуть больше, чем сейчас. Разбросав по полу всё оставшееся, Роман лихорадочно ищет на них
еле различимую метку. Тайной пачки нет! Перебирает ещё раз. Метки нет ни на одной! О чёрт! Его
коллекция у тестя!
– Ты что это? – изумленно спрашивает из-за плеча Голубика. – Пожалел, что ли?
Роман охватывает внезапная злость: «пожалел!» Будет он это жалеть! Как она может так
думать!?
– Просто смотрю: то ли он взял, – сдержанно и деревянно отвечает он и вдруг находится. – У
меня тут просроченная бумага лежала, всё выбросить хотел. Из неё всё равно ничего не выйдет.
Вот её-то он и взял, а хорошую бумагу оставил. Надо отнести…
– Поужинай сначала, – предлагает Ирэн, кладя ладонь его на плечо.
– Да ладно уж, – стараясь сбросить напряжение голоса и чувствуя припечатывающее жжение её
руки, отвечает Роман, – схожу сначала.
– Так позвони ему, пусть он немного подождёт.
– Да ладно, чего там, – шаблонно продолжает он, раздражаясь сейчас от заботы
