И наконец, жанр «этнических процессов» страдал от похожего затруднения: следует ли считать «малые народы» племенами (стадия этнического развития, соответствовавшая первобытному коммунизму), нациями (этичность капитализма и социализма) или народностями (этичность неопределенных промежуточных стадий)? Применительно к досоветскому периоду схема соответствия этнического и общественно-экономического развития была непоследовательной, но более или менее вразумительной. Тот факт, что переход от рабовладения к феодализму не повлиял на природу этничности, можно было нейтрализовать путем игнорирования рабовладельческой стадии; а проблему перехода от капитализма к социализму можно было разрешить, описывая различия между капиталистическими и социалистическими нациями, но не останавливаясь подробно на сущности этих различий. Но что должно происходить при социализме? Социалистических племен определенно быть не могло; но означало ли это, что все этнические сообщества в СССР являются нациями? По всей видимости, нет, поскольку большинство ученых называли коренных северян народностями, никто не называл их нациями, и лишь немногие уклонялись от определенного ответа, используя универсальный термин «народ». Это было крайне существенным, поскольку означало, что «малые народы» являются низшими не только по отношению к русским (что было исключением из общего правила), — но и по отношению к значительному числу других советских народов, которые были признаны нациями. В чем причина такого неравенства, если у всех народов общий (социалистический) способ производства? Может быть, в их «малочисленности, интенсивных процессах культурного взаимовлияния и др.», или, к примеру, в «степени развития общих форм национальной культуры»?{1285} Никто точно не знал, но одно было очевидным: по крайней мере, в этом частном случае Большое путешествие закончилось неудачей.
Беллетристика как история
В то время как общественные науки стремились к социалистическому реализму, художественная литература старалась усвоить новые научные достижения. Открытие российской уникальности и появление ветхозаветной эпохи, предвещавшей социалистическую революцию, привело к появлению новой версии Большого путешествия, в которой «пробуждение туземца» начиналось с прибытием первого русского землепроходца. Это был приключенческий сюжет, разворачивавшийся среди экзотического ландшафта дальневосточного пограничья и строившийся вокруг борьбы между добродетельными русскими и злокозненными иностранцами, причем туземцы выступали в роли свидетелей обвинения и адвокатов российских территориальных претензий.
В отличие от большевиков-отцов из стандартных текстов о Большом путешествии, русские первопроходцы доказывали свою избранность и производили неизгладимое впечатление на своих туземных Пятниц, демонстрируя сверхчеловеческую физическую силу.
Однажды к Лукину пришли вооруженные индейцы. Они явно хотели разделаться с креолом. Но Лукин не растерялся. Он выбрал самого рослого индейца… схватил его за плечи, повернул и выкинул за двери. Посрамленный индеец долго ощупывал после этого свои ребра. Он тут же помирился с Лукиным и с тех пор сделался его лучшим другом{1286}.
Разве могли робкие маленькие туземцы не восхищаться такими людьми? «Лоча [русские] — народ рослый. У-у, такой высокий-высокий, стреляют метко, дерутся хорошо, на лыжах быстро бегают»{1287}. Даже американцы с Аляски признавали (в характерной манере русской версии капитана Бладд): «Русские дьявольски энергичны… Почти на столетие раньше нас они достигли этих земель, заселили их до самой Калифорнии — истинной жемчужины Тихого океана»{1288}. Если нужно было, даже русская женщина — из крепкой и морозостойкой породы землепроходцев — могла «схватить двух тлинкитов и стукнуть лбами один другого так, что оба упали в беспамятстве»{1289}. Но русские отличались не только энергией и физической силой. Как и большевики, крестьяне-землепроходцы были вестниками света (истинной веры), и любой непредубежденный наблюдатель мог видеть отражение этого света у них в глазах. Впрочем, теперь отцовские «лукавые огоньки» уступили место чистой синеве неба или моря, что должно было свидетельствовать о чистоте намерений русских и, возможно, намекало на их расовое превосходство.
Причиной, по которой «голубоглазые великаны»{1290} оказались посреди мертвой северной пустыни, был их безграничный патриотизм и стремление «сделать пользу Отечеству»{1291}. В отличие от «Родины», которая обозначала родную землю и социалистический рай, «Отечество» подразумевало империю, «державу». Его «польза» состояла в том, чтобы расширять свои пределы и тем самым снискать «славу», самый драгоценный атрибут Отечества.
В своем патриотическом порыве русские встречали противодействие со стороны американцев, китайцев и японцев, для которых единственной целью пребывания в Сибири был грабеж, насилие над женщинами и убийство. Хитрые и внешне непривлекательные китайцы и японцы («толстые, похожие на старую женщину»){1292} специализировались на грабеже, тогда как более внушительные американцы преуспевали и в том, и в другом, и в третьем. Их изображали как пиратов: романтических хищников без корней и без совести. «В шлюпке стоял чернобородый янки. Высокие голенища его сапог были пристегнуты ремешками к кожаным брюкам. За поясом торчал пистолет, в зубах — сигара»{1293}. Он и ему подобные не признавали ничего, кроме силы, и не любили ничего, кроме рома и долларов. Они превратили Чукотку в свой собственный Остров сокровищ и заставили льдистые берега эхом откликаться на хриплые вопли: «черт возьми» и «год дэм» («Goddamn»).
Корсарам нужно было поддерживать борьбу Котлеана и других вождей против русских, чтобы сохранить свои разбойничьи гавани. Роберте вел слишком большую игру, его корабли пополняли добычей притоны Макао, рынки Гонконга, не раз огибали мыс Горн. Нельзя, чтобы в конце концов индейцы убедились, что русские лучше защищают их от грабежа, чем они бы смогли это сделать сами. Русские проявляют чересчур много заботы о дикарях{1294}.
Роль коренных жителей сводилась к тому, чтобы подвергнуть героев серии испытаний. Разумеется, иностранцы (особенно американцы, которые называли чукчей дикарями, когда не называли их «черномазыми»{1295}) всегда проигрывали. Их кольца в носу и повязки на глазу воскрешали яркие образы из экзотического мира советской подростковой мифологии — как, например, когда одна банда бородатых американцев попалась на доставке закованных в цепи чукчей «аргентинским плантаторам»{1296}, а другая истребила бы все население мирного нивхского поселка, если бы русские им не помешали: «И сердце у них было такое жестокое и беспощадное, что, совершая несправедливость, они не слышали ни причитания старух, ни жалоб стариков, ни плача молодых девушек, и, отбирая жену от мужа, мать от детей, дочь от отца, они весело смеялись»{1297}.[103]
Русские поселенцы и моряки, напротив, делали все то же, что и большевики — их символические наследники и литературные предшественники. Они защищали туземцев от иностранцев, обучали их полезным навыкам, привозили желанные товары и во всем обращались с ними в духе товарищества и щедрости{1298}. Даже христианство (в его православной версии) было достойным предшественником коммунистического учения, а иконы Николая Чудотворца играли роль портретов Ленина{1299}.
Таким образом, туземцам тоже предстояло выдержать испытание, т.е. сделать правильный выбор между «хорошими белыми людьми и плохими белыми людьми» или, вернее, между настоящими людьми и людьми фальшивыми{1300}. После того как сделают свое дело классовая принадлежность, возраст, религия и пол, туземное сообщество должно было разделиться на тех, кто выбрал ложь (богатые старые шаманы и старейшины), и тех, кто предпочел пращу (все остальные). Союз большинства коренного населения с русскими скреплялся присоединением туземных земель к Отечеству и любовью между туземной амазонкой и русским землепроходцем (или его туземным представителем). В романе Маркова «Юконский ворон», например, девушка идет на верную гибель в традициях «Кавказского пленника», но только после того, как, в нарушение канонов жанра, рожает ребенка — живое доказательство русских прав на эту территорию.
Почему же Амур и Сахалин были утрачены на столь долгий срок, а Аляска потеряна навсегда? Из-за царских бюрократов немецкого происхождения, которые говорили по-русски с сильным акцентом и чей космополитизм неизбежно вел к предательству (потере территории, приобретенной патриотами). «Лицо барона раздраженно перекосилось. — Родина, любезный, там, где живешь, а не там, где прадед родился. Вся земля-матушка — наша родин»{1301}. Но дело патриотов было правым, и рано или поздно оно должно было победить. «Если хочешь, они были здесь первыми русскими пограничниками»{1302}, и, как сказал один такой пограничник, волею автора попавший в Америку середины 1850-х годов, «не дали русскому человеку протянуть руку черным и желтым народам. Через сто лет разберутся во всем этом!»{1303}. А тем временем делом туземцев было хранить огонь и не забывать о голубоглазых друзьях. В романе Николая Задорнова «Далекий край» один герой-нанаец влюблен в светловолосую девушку, наследницу русских казаков, а другой унаследовал от своего отца старое русское ружье, которое в пророческом сне становится таким же огромным, как весь древний Амур. Даже Аляска, принадлежавшая России «по праву первооткрывателей и первопоселенцев», а ныне превратившаяся в ад для коренных народов, может вернуться домой. Одна из героинь Маркова, бежавшая с того берега Берингова пролива, приносит с собой горсть земли с Аляски. «“Пусть с землей российской смешается. Одинаковы они…” — просто сказала женщина»{1304}.