Вместе их увидел Беккет. Он прокрался в зал через заднюю дверь, потому что забыл на прошлой репетиции наушники. Он знал, что Ноэль с Джи проводят вдвоем много времени, но не наедине, не так. Он увидел, как они сидели на сцене, прижавшись слишком близко. Он пробрался за кулисы, чтобы послушать.
На следующий день, когда Джи шел на урок, какой-то незнакомый белый парень толкнул его об шкафчики. С ним были еще двое, но Джи их тоже не знал, и они по очереди стали вышибать им дверцы. Он заговорил не думая, слова сами из него полились. «Какого хрена вы делаете?» «Отстаньте». И когда он оттолкнул одного из белых парней, это тоже была непроизвольная реакция.
Он не видел всего коридора, других учеников. Только этих троих прямо перед ним: их злобные лица, их ругань, их рубашки с воротничками. Они обозвали его лимитой, которой нечего делать в их школе, сказали, что его батя — уличная шпана, потому и подох. И что ему лучше держаться подальше от чужих девушек. Один так сильно толкнул Джи, что он ударился головой о железный шкафчик. У него зазвенело в ушах.
Он попытался ударить одного из парней и попал кулаком ему в скулу. Джи немного дрался с мальчишками в детстве, но они только играли, и в любой момент можно было выйти из игры и пожаловаться, если тебя слишком сильно ударили. Никто тогда не загонял тебя в угол. А тут все было иначе: грубо, неудобно. И не выбраться. Они прижали его к стене, схватили его за воротник, притянули за лямки рюкзака, Джи согнулся, чтобы прикрыться, и почувствовал, как его бьют, руками, ногами. Они били куда угодно, куда могли. Он услышал крик какой-то девочки, кто-то позвал учителей, но Джи не мог представить, что помощь придет, что кто-то вмешается. Ничего не существовало, кроме этого момента, чувства тяжести в животе, ударов в лицо, в плечо, между ног. Как будто из него выдавливали воздух. Один глаз закрылся, потом другой. Парни над ним перекрыли свет. Он попытался встать, но они не дали. Он тонул, а они его заливали. Он сопротивлялся, пока его не накрыла тьма.
В больнице Джейд спрашивала у каждой медсестры, которая заходила проверить Джи, когда придет полицейский и составит рапорт. Почему его так долго нет; так не должно быть по протоколу. Было совершено преступление, и относиться к этому надо именно так.
Джи лежал в реанимации, в отделенной занавесками палате. Он полусидел в постели с распухшими скулами, с гипсом на пальце, еле ворочая языком от обезболивающих. На одном глазе виднелся порез, и еще один на руке — на него пришлось наложить швы. Джейд видела, как сотням пациентов, даже больше, накладывали швы на куда более нежные места, но ей все равно стало дурно, пока она смотрела, как врач накладывает проволоку на рану Джи.
— Вам очень повезло, молодой человек, — сказал врач, потому что на снимках Джи ничего плохого не нашли.
Джейд стала скандалить и попросила прислать другого врача. Теперь они сидели и ждали.
Джи наблюдал за ней через дымку обезболивающих. Она расхаживала по тесной палате, вся на нервах. Она даже не подняла глаз, когда вошел другой врач. У него были седые волосы и ясные глаза за круглыми очками. Он представился: доктор Энрикес.
— Я раньше работал с твоей мамой, — он протянул руку. — Всегда хотел с тобой познакомиться. Жаль, что при таких обстоятельствах. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — сказал Джи. — Когда нас отпустят домой?
Джейд попросила врача поговорить с ней наедине, и они ушли за занавеску. Джи не мог разобрать, о чем они спорят, а когда они вернулись, Джейд утирала глаза. Доктор Энрикес сказал, что узнает как можно скорее, когда Джи можно будет ехать домой. А пока он обещал принести ему желе и новую порцию обезболивающих. Он подмигнул Джи на прощание и задернул штору.
Джейд села в единственное кресло около кровати Джи.
— Кто бы это ни сделал, я их убью, — сказала она.
Джи хотел сказать ей, что лучше не произносить таких вещей вслух — вдруг кто-то подслушивает, вдруг в результате проблемы будут у нее, — но он промолчал и просто слушал ее ругань. Он весь онемел, в голове стоял туман. Среди его знакомых многих избивали, но его — никогда. Он выжил; все кончилось; он уже по другую сторону. Но с ним осталось ощущение беспомощности. Он оказался слаб, его загнали в угол. Он не мог ничего сделать — только сдаться. Это он помнил.
Ноэль появилась совершенно неожиданно: зашла в его загородку, резко раздвинув шторы, и бросилась его обнимать. Она плакала, а увидев его лицо, заплакала еще горше. Джи не знал, насколько побитым он выглядит — он не просил зеркало.
Ноэль обвила его шею руками, и Джи поддался ее объятиям. Отпустив его, Ноэль обернулась к Джейд и сказала:
— Я знаю, кто это сделал. Я знаю, кто избил Джи.
У девочки было знакомое лицо, но Джейд не могла вспомнить, где она ее видела. Она была в огромных потертых ботинках и в черном жилете, скрепленном несколькими английскими булавками.
Девочка объяснила, что это сделали три парня из церкви, куда ходят родители Дьюка Редфилда. Эти тупицы дружили с Дьюком и решили помахаться за него. В чем был их посыл, она не знала, но он точно был.
— Есть у меня догадка, — сказала Джейд, но дети ее, кажется, не слушали.
Ноэль держала Джи за руку, и Джейд быстро поняла, что между ними происходит. Она выбралась наружу, чтобы найти Леона.
Джейд устало ходила по коридорам. Голова кружилась, тело стало как невесомое. Когда ей позвонили из школы и сказали что-то про нападение, она вся сжалась и подумала: мой малыш мертв. Она вылетела из клиники и помчалась со скоростью восемьдесят пять, девяносто миль, обгоняя всех на шоссе. Рэй, молила она по дороге, помоги своему сыну. Столько лет прошло, а все равно это была самая естественная для нее реакция — позвать на помощь Рэя. Чтобы ей хватило храбрости увидеть Джи, увидеть, что с ним сделали эти мальчишки, больше ей никого не
