бесстрастным видом и в основном смотрела сериал, только иногда вставляя, что и Лэйси-Мэй, и Ноэль обе неправы, что они — два сапога пара и стоят друг друга. Диана ходила везде за старшей сестрой, хватала ее за коленки и плакала.
Больше всего был напуган Дженкинс. Последнее время пес обычно лежал у дивана, а теперь разнервничался и громко скулил. Он таскался за Ноэль, лаял на нее, как будто понимал, что происходит. Он прикусил ее подол, чтобы она осталась, но она его отпихнула. Но он все равно не отставал и отошел от нее, только когда с улицы раздался гудок и Ноэль ушла с коробкой и чемоданом. К этому моменту Лэйси-Мэй уже сдалась и захлопнула за ней дверь. Дженкинс остался сидеть у двери, поскуливая и плача, пока Лэйси-Мэй не велела ему заткнуться и не пнула его под ребра. Диана взяла пса на руки и унесла к себе в подвал; сам он уже не мог спуститься по лестнице.
Только оставшись в спальне наедине с Хэнком, Лэйси-Мэй наконец спросила вслух:
— Я не права? Я сошла с ума?
Хэнк в пижаме сидел, скрестив ноги, на кровати и читал журнал про мотоциклы. У него был усталый вид, седые волосы слишком отросли над ушами.
— Он не Робби, — заметил он.
— Он черный.
— Господи боже, Лэйси-Мэй. Какое это имеет значение?
— Само по себе — никакого. Но на такие вещи надо смотреть в контексте: подумай, как его воспитывали, где он рос. И кто его мать…
— Ты даже не знаешь этого парня.
— Только не говори, что мне теперь нельзя называть вещи своими именами в моем собственном доме. Какого хрена, Хэнк!
Она пришла к нему за утешением, а он ее подвел. Она яростно натянула ночнушку, как будто хотела ее порвать, и Хэнк вздохнул и подозвал ее.
— Можешь сколько угодно называть все своими именами. А твоя дочь тем временем убегает в чужой дом.
— Хочешь сказать, я не права?
— А что, если и так? Тебе надо решить, чего ты больше хочешь — чтобы ты была права или чтобы твоя дочь была рядом.
Лэйси-Мэй считала, что это вообще не выбор.
Первые дни у Рут прошли мирно. Ноэль отвели свободную комнату с кушеткой, тренажером и коробками старых игрушек и одежды Бэйли. Она довольно редко оставалась одна. Завтракали и обедали они вместе, втроем, каждый день. По утрам Рут отвозила Ноэль до съезда на шоссе, где она ждала в сумерках на маленькой лужайке автобус. Она делала уроки в комнате, и иногда Рут поднималась к ней покрутить тренажер. И все равно ей было одиноко, как никогда раньше. Ее это удивляло, потому что она уж точно не скучала по Лэйси-Мэй.
Джи уже много дней не ходил в школу, а парней, которые на него напали, отстранили от уроков. Ноэль дождалась обеда, чтобы сказать Дьюку, что между ними все кончено, чтобы сообщить это при всех его друзьях, при детях друзей его родителей по церкви. И все равно даже при всех он пытался ее уговорить, и так приятно было завопить: «Ты меня окончательно достал со своим говном!», как будто они разводились, как будто они вместе уже много лет, как будто они в реалити-шоу.
Мистер Райли попросил Алекса, который обычно играл Луцио, почитать за Джи на репетиции. Как он сказал, что-то ему подсказывает, что Джи не вернется.
— Я пытался ему помочь, — сказал мистер Райли. — Но человеку не поможешь, пока он не готов.
Ноэль еле удержалась, чтобы не ответить: «Да что вы говорите».
Когда тишина начинала пугать — ни сестер, ни собаки, — она шла к Бэйли в сад. Он никогда не искал ее общества, но и не возражал. Она помогала ему собирать урожай морковки и капусты. Теперь они обкладывали все опилками и листьями перед следующими заморозками. Бэйли распоряжался, но без заносчивости. Веснушчатое лицо, немного красноватое, сбритые машинкой виски. Ему было почти четырнадцать, и тело у него было по-мальчишески стройное, но голос уже ломался, особенно когда он смеялся.
Они мало разговаривали — он был из тех, кому не надо заполнять тишину. Ноэль поняла, что она не такая. Все-таки она Вентура, хочет она того или нет.
Когда в саду не оставалось дел, они шли домой, мыли собранные овощи. Иногда они сидели на крыльце, оставив овощи в дуршлаге, подложив кухонное полотенце, чтобы на него стекала вода.
Они собрали с грядки зеленые бобы и теперь сидели на качелях, положив дуршлаг между собой. Бэйли читал комиксы и грыз бобы, Ноэль читала пьесу, перечитывала любимые места. Почему-то, даже когда она не вполне понимала смысл, эти строки ее будоражили: «Вы в собственное сердце постучитесь, его спросите: знало ли оно»[23].
Она прожила у них уже шесть дней, когда наконец спросила Бэйли про его отца.
— Ты никогда о нем не думаешь?
— Думаю все время. Скорее всего, больше, чем он о нас.
— Иногда мне кажется, что я думаю только о родителях. Это так тупо.
— А как же этот мальчик из постановки? Ты и о нем наверняка думаешь.
— Боюсь, он безнадежен. Наверняка все бросит.
— А может, и нет. Может, не бросит из-за тебя.
Ноэль не сдержала улыбки. Бэйли говорил так ясно, как будто в жизни все просто. В нем сохранялась чистота и честность ребенка. Она пихнула его в бок.
— А ты что? Есть у тебя девушка?
Бэйли покраснел.
— Нет. Но твоя сестра Маргарита очень даже красивая.
Ноэль поморщилась.
— У нее странное лицо.
Бэйли удивился, и Ноэль поняла, как со стороны выглядят ее злобные слова. Он не похож на нее. Такой милый мальчик, зубы все в брекетах, засохшая грязь под ногтями. Разве он может понять все, что она унаследовала, все, что делает ее ею. У него все-таки мама Рут, а не Лэйси-Мэй.
— Прости, — сказала она. — Я иногда такая злая. Это у меня в крови.
— Не говори так про себя. Может, ты задумывалась такой, какая
