от предвечной тьмы осталось лишь облако сероватого, похожего на пыль дыма. Из этого облака, прямо в сердечнике бывшего смерча, вновь появилась черная фигура существа, выдававшего себя за Хозяйку секты Повелителей теней.
Фэй легко шагнул к ней и схватил за капюшон, как хватают старую тряпку, которую собираются выбросить.
– Сколько раз тебя нужно убить, чтобы ты умерла окончательно? – холодно спросил он, и в голосе его было столько ненависти, сколько Руэйдхри никогда не слышал ранее.
Он не заметил, когда и как Фэй появился здесь, словно возник из пустоты или всегда был, как некая неизменная величина.
– Тебе ли не знать, тому ли, кто так близок к правде, не понимать, что меня убить нельзя. Не так, как любого другого под этим солнцем живущего, – говорило существо всеми своими голосами разом, на всех наречиях и всех языках, так что Руэйдхри не понимал и половины произнесенного. – Я смерть знаю и как ее укротить.
– Но воскрешения никому не даются просто так, даже тебе, Третья. – На губах Фэя появилась улыбка, незнакомая, совсем не человеческая. Мягкий свет пробежал по его руке до кончиков пальцев. Ярко сверкнув в камне на перстне, свет стек на серую ткань, медленно обволакивая всю фигуру.
– Я раньше должна была тебя убить. Недооценила, теперь каюсь. – Существо засмеялось, но за смехом слышался яростный вой и голодное рычание. – Но и ты смотри, как бы потом не каяться. История повторяется, Фэй. Избранный умрет. От моей руки или нет, но умрет. Ты снова в стороне будешь стоять. Смотреть. На то, как новые земли пустеют, на то, как избранный умирает. Или ты можешь мне дверь открыть.
Свет начал поглощать ее фигуру, выжигая, точно бумагу.
– Пустые угрозы, ты не так сильна, как хочешь казаться. А моя дверь откроется лишь изнутри и не ведет к той, которую ты на самом деле хочешь открыть. За дверью в этом замке ничего нет. Теперь ползи в тот разлом, из которого вылезла.
Существо снова засмеялось, но подавилось собственным смехом, завыв от боли и злости. Третий глаз раскололся и неожиданно лопнул. Изо рта и глаз вырвался свет. Яркая вспышка ослепила Лорда, и он перестал видеть что-либо, кроме чистой белизны. Но слова, произнесенные странным образом и странным голосом, все еще вились вокруг него.
– Я всегда здесь, – говорила Третья прямо ему в уши, – в каждой тени. Я всегда здесь. За твоей спиной. Я здесь буду, когда твой город моей землей станет. Я буду рядом, когда ты отвлечешься и подумаешь, что победил. Я. Буду. Вечно.
Но резкий порыв ветра заглушил эти слова, унося их. Когда же Руэйдхри снова смог открыть глаза, вокруг него была ночь, загорающаяся рассветом у самого своего края. Вокруг него были его люди, измученные, стоящие с трудом, опираясь на оружие. Выжженную землю покрывали трупы.
За его спиной медленно затягивалась глубокая рана на барьере.
Весь неестественно яркий свет угас, блеснув последним бликом в льдисто-прозрачном камне на перстне Фэя. Он сам, стоящий чуть в отдалении, обернулся и посмотрел не на Лорда, а на барьер, на город, на людей. А люди посмотрели на Фэя.
И Руэйдхри понял, что тот упадет, что сил удержаться на ногах у Фэя уже не хватит. Тогда он разом передал ему столько собственной энергии, сколько мог. Неважно, что сам чуть не рухнул наземь. Людям нужен был символ. Последний из великих героев прошлого должен был остаться сияющим и непогрешимым, даже если самому Лорду придется упасть ему под ноги.
Но Фэй подставил ему плечо, едва слышно выдохнув: «Благодарю вас». Хотя это Руэйдхри стоило благодарить его за спасение. Но с этим они разберутся позже. А сейчас Великий Лорд Сторградский, тяжело опираясь на меч, должен был выпрямиться во весь рост и провозгласить:
– Сегодня мы победили тьму!
Глава 10
Пережить боль
Первым, что я увидел после пробуждения, была мертвая птица.
Я поднялся с кровати и побрел к окну. Не знаю, что я ожидал за ним увидеть. Возможно, смотрящую в меня бездну разлома или туман, сожравший город целиком, но там было лишь серое небо, жухлая бесцветная трава где-то внизу и мертвая птица на внешнем подоконнике.
Среди серого рейнгардского то ли дня, то ли утра ее ярко-алое оперение выделялось, как зажженная свеча в темной комнате. Я видел такую птицу впервые, но, судя по цвету, она явно была дневной, может быть, даже певчей. Наверное, ночь и дождь из моркетской энергии застали ее врасплох.
Птица, очевидно, была мертва, но я все равно зачем-то открыл окно и провел кончиками пальцев по перьям. Кроме серых, будто обожженных пятен на алых крыльях, на птице не было никаких повреждений. Казалось, она вот-вот вздрогнет, резко дернет головой с острым клювом и улетит. Конечно же, она этого не сделала.
Рейнеке вскочил на подоконник буро-рыжей вспышкой. Он клацнул зубами около моей руки, заставив отдернуться. А потом решительно столкнул птицу вниз.
Очень трогательная забота о моем ментальном здоровье, но после вчерашней – или уже позавчерашней? – ночи вид мертвой птицы вряд ли меня травмирует. Хотя, если, только проснувшись, я мог ненадолго позволить себе поверить, что все произошедшее было дурным сном, то, увидев красно-серое мертвое тельце, я понял – все это чертова реальность.
Я медленно опустился на пол, съехав спиной по стене. Мне нужно было подумать. Осмыслить все произошедшее. Потому что прошлой – или все-таки позапрошлой? – ночью произошло так много всего, что в какой-то момент мой мозг потерял способность к рефлексии и стал просто фиксировать события. Как камера. Сейчас весь отснятый материал мне предстояло отсмотреть и смонтировать.
После боя с Третьей меня нашла Аин и даже каким-то образом привела в чувство. Такая испуганная и встревоженная, как в тот раз, когда Рейнгардский замок чуть не рухнул в Моркет. Впрочем, и в этот раз он, наверно, был близок к тому. Проблемное место.
Именно от Аин я узнал, что все закончилось. Что бы на самом деле ни происходило с Рейнгардом, со Сторградом, с Фриг, со мной – это закончилось. И мы все это пережили. В большей или меньшей степени.
По дороге Аин сказала мне лишь то, что Фриг «ранена», но насколько сильно, по ее словам сложно было судить.
Кабинет Уртики оказался просторной комнатой с высоким потолком, заставленной массивными шкафами с различными склянками. Фриг спала на белой кушетке и до боли напомнила мне изваяние на крышке саркофага: она
