к истоку. Это казалось невозможным, но я приказал себе верить в то, что справлюсь. Потому что эта магия все еще была моей магией. Частью меня.
Мир начал медленно угасать, темнеть. Я вжался в стену, стараясь не упасть и едва чувствуя ноги.
Тело марионетки Ан Треас догорало, как лист бумаги, оплавляясь по краям.
– Мы все равно встретимся. В самом конце, когда ты снова один останешься, – говорило ее распадающееся туманом лицо. – А пока попытайся быстрее до двери добраться. Ты же не хочешь, чтобы Страна Солнца или Белый Город стали Пустой землей, как было, когда Рейденс медлил.
Сказав это, она окончательно растаяла, оставив меня с новыми вопросами. Но задавать я их буду позже. Пока это было неважно.
Я встал посреди побелевшего от пепла сада. С неба капала тьма, с тихим шипением разбиваясь о волны магии, которые свивались вокруг меня, будто морские. Я прикрыл глаза и услышал крики и плач. В городе почувствовали наступающую тьму, которая настигала их с неба. Стонали и реки под замком, бесновались в каменных каналах, потому что никак не могли избавиться от дождя, жалящего, как рой ос. А где-то далеко, тихо, слишком тихо стонал кто-то знакомый мне. Кто именно – я не мог разобрать на фоне другого стона, который звучал будто похоронный колокол. Я чуть прислушался и понял, что это звон Сторградского барьера, готового вот-вот расколоться. А где-то за ним, на другом краю мира или уже за краем, зарождался вой, способный расколоть собой небо.
«Слышишь? – спросил меня кто-то, прижавшись спиной к моей спине. Голос был смутно знакомый. Будто я слышал его во сне тысячи тысяч раз и забывал, проснувшись. – Я слышу и чувствую это день ото дня. Слышу и чувствую, как мир гибнет. Я заперта в этом».
«И ничего нельзя сделать?» – спросил я, не чувствуя сил обернуться. Не чувствуя сил вообще ни на что больше. Но мне нужно было помочь хоть как-то, потому что те, кто мне дорог, страдали.
«Можно. Но тебе не понравится то, что я предложу, – она вздохнула. – Впрочем, я ненавижу Третью и дорожу тобой сильнее, чем желаю свободы. А ты вот-вот снова себя сожжешь».
Тонкие руки, состоящие из чистого света, потянулись и закрыли мне глаза. Я почувствовал обжигающее тепло, но не захотел отстраниться.
«Дам тебе немного сил мертвого мира и много его боли. Это самое дорогое, что у меня есть, после тебя. Истрать правильно».
Что-то взорвалось. Внутри или вокруг, я не смог понять. Оно выжгло меня до тени за одно бесконечно долгое и мучительное мгновение. Оно вернуло меня к жизни, и так снова и снова.
«Тише. – Меня нежно погладили по волосам. Наверно, я кричал, если звук успевал родиться в горле. – После сотни раз привыкаешь. Становится почти не больно».
Благодаря движению чужих рук я смог осознать, что у меня все еще есть тело, что оно не распадается пеплом, не замирает выжженной тенью на каменных плитах пола. Я смог удержать энергию в себе, но бесконечный, повторяющийся раз за разом взрыв рвал все внутри, зажатый в клетке ребер.
«Подумай о чем-нибудь успокаивающем, это иногда помогает».
Я подумал. Обо всех, кого хочу защитить. О себе, о каждом из тех моментов, когда мне было больно и страшно и хотелось, чтобы некая сила снесла все, что меня ужасало, единой волной. Мне захотелось дожить до рассвета и помочь с тем же самым другим.
И я знал, куда направить удар, чтобы спасти город, а не разрушить. Собрав всю волю, я задал энергии четкую цель и только потом отпустил. Она вырвалась с такой оглушающей болью, словно разворотила мне ребра. Врезавшись в тучу, пропитанную моркетской тьмой, она охватила огнем небо, на мгновение утопив все вокруг в ослепляюще-белом свете.
А после угаснув.
Я сполз по стене на высохший пол. Плиты были приятно горячими, словно их нагрело дневным солнцем. В голове ничего не осталось, но опустошение было приятным. Дождь перестал, и тучу быстро разгонял ветер. Сквозь прорехи в ней уже проглядывали звезды, они чуть смазывались в глазах яркими сияющими полосами.
Рейнеке подошел и ткнулся мокрым носом в щеку. Я погладил его между рогов, успокаивая. Та, чьего имени я не мог вспомнить, та, что состояла из чистого света, опустилась рядом с другой стороны, прижавшись к плечу.
«Я надеялась, что это дастся тебе легче».
«Мне несложно. Просто теперь вставать лень».
«Врешь».
«Разве что совсем немного».
И она со вздохом растаяла золотистой дымкой. А я… не знаю, что стало со мной.
* * *
Тень леса обрушилась на войско Лорда, как волна ледяной воды. Этому холоду были не страшны ни доспехи, ни магические щиты. Он проникал сквозь них под кожу, в самое сердце вместе со страхом, тоской и отчаянием.
Черные воды были глубоки, как бывает глубоко небо в самую длинную ночь, у которой нет ни конца, ни начала. Эта ночь длится тысячи лет, а потом еще тысячи тысяч. Проснувшись в нее, видишь то, что не следует, и не можешь ни вырваться в мир, ни заснуть обратно. Тьма этой ночи остается навеки и живет столько, сколько отведено тебе, а потом еще вечность.
Руэйдхри увидел в этой тьме многое и каждое пожелал бы забыть. Он видел тени двух женщин, к смертям которых был так или иначе причастен. Он видел тень своего отца, не верящего, что младший сын придворного когда-либо сможет добиться чего-то значимого. Он видел тень своей матери, которую никогда не знал, потому что она умерла, подарив ему жизнь. Он видел тени своих братьев, сгинувших в войне за Пустые земли. Он видел тени своих дочерей…
Все они окружали его так плотно, что между ними, Лордом и холодом не осталось ни единой искры света, ни единой возможности жизни. Только пустота, тьма и вечность. Он остался один. Так же, как остается каждый в самом конце пути.
Но вдруг где-то вдали вспыхнул отблеск. Будто звезда упала, раскроив своим светом ночь, отметив ее конец и начало. За ней последовали еще тысячи звезд, заливая мир заревом.
Сияющий и бушующий ветер оторвал от земли тень леса, и вокруг стало светло, как в ясный полдень. Ветер был свеж, но не холоден, пах талой водой и горной высотой, снегом и далеким северным солнцем. Он поднял тень в небо, заключая ее в кольцо урагана. Тень выла всеми своими голосами, рвала ветер всей своей злобой, но ураган был сильней.
Когда он унялся,
