Вначале — смешно. Полицейского просят выбрать парня, который будет играть его же, но юного. Внимательно изучив кандидатов, полицейский выбирает совершенно не похожего на себя молодого человека: стройного, утонченного, интеллигентного жителя Тегерана. Режиссер не согласен. Он приводит другого натурщика: коренастого, простоватого, деревенского. Полицейский возмущен до глубины души: “Это не я! Что между нами общего?” Демонстрирует полное презрение к “юному себе”, ведь так хочется быть другим: грамотным, изящным, городским.
Затем становится страшновато, хотя все равно смешно. Дело в том, что двадцать лет полицейский тайно влюблен в девушку, которая регулярно проходила мимо него в злополучном 1974-м. Ежедневно, со сдержанной улыбкой, на протяжении двух недель. Полицейский стоял себе на посту, а девушка улыбалась и исчезала. Однажды вслед за девушкой появился моральный урод, хулиган и террорист Махмальбаф и набросился на полицейского, пытаясь овладеть табельным оружием. Консультируя, полицейский рассказывает про светлого ангела “своему актеру”.
Наконец, съемка. “Юный полицейский” замер на посту, неподалеку притаился консультант, “полицейский в возрасте”. Вдали появились “юный Махмальбаф” и девушка, исполняющая роль того самого ангела. Кошмар: они вместе, перешептываются! Наконец девушка вырывается вперед и со сдержанной улыбкой проплывает мимо “юного полицейского”. Реконструкция событий, игровой вариант истории выявляют страшную правду жизни. Так, значит, “светлый ангел” был подставным, девушка являлась заговорщицей и составной частью террористической операции! Полицейский, “отец”, в ярости покидает площадку...
Эта глубокая, выполненная с неподражаемым изяществом картина демонстрирует, насколько несводимы друг к другу “сын” и “отец”, два биологических возраста одного и того же человека. Ни внешне, ни в смысле психологического опыта эти ипостаси не совпадают. “Юный полицейский” лелеет сладкую грезу, а его зрелое воплощение воспринимает мир падшим, коварным, безнадежным. У меня нет слов, чтобы в полной мере выразить восхищение опусом Махмальбафа.
(4) В “Периодике” (“Новый мир”, 2004, № 3) сообщается про интервью Андрея Кончаловского “Известиям” под названием “Кино умерло, но притворяется живым”. Очень своевременное интервью, подарок . “Художественное кино умерло”, — безапелляционно заявляет Кончаловский. Конечно, вздор.
Господи, что они себе позволяют? Тихой сапой захватили все золото мира, теперь ноют: мир кончился, мир съеден, больше приватизировать нечего.
Люди, граждане, товарищи, господа. Не верьте Кончаловскому. Его время прошло, вот почему он рекламирует в телевизоре тонизирующие таблетки для мизантропов, вот почему хоронит кино. Неправда, нынешнее кино превосходно . Лучше, чем когда бы то ни было.
Будьте бдительны, читайте Манцова.
(5) На правах притчи. В детском конкурсе Московского кинофестиваля 1971 года участвовал десятиминутный фильм иранца Аббаса Киаростами “Хлеб и улица”. Кажется, это была дебютная работа режиссера. И на всех последующих Московских фестивалях, вплоть до 80-х, осуществлялись премьерные показы скромных картин того же Киаростами. Однако сориентированная на Запад советская интеллигенция хотела плевать и, в сущности, плевала на Иран, не обращая на скромное кино никакого внимания. У нас гремел мастеровитый, но неизобретательный, в целом вторичный Кончаловский, гремели другие.
В 80-е, с перестройкой, иранцев и прочих пролетариев умственного труда стали презирать уже в открытую, принципиально исключив из фестивальных программ. По счастью, Киаростами и Махмальбаф попались на глаза действительно грамотным французам. Не долго думая, французы канонизировали иранцев в качестве классиков, а Киаростами и вовсе вручили все мыслимые призы, обеспечив пожизненное финансирование.
Однако был в Советском Союзе один человек, который, описывая фестивальные программы, регулярно выделял фильмы Киаростами. Читая его тексты, понимаешь: человек догадывался о подлинном масштабе иранского режиссера. Звали человека Александр Асаркан. В свое время он эмигрировал в Чикаго, где, надеюсь, живет и сегодня.
Я, собственно, о том, что всякое единство — фикция. Среди людей принято группироваться сообразно с занимаемой точкой зрения. Я думаю, ответственные люди обязаны бороться за свою точку зрения, зато чужую — всячески подвергать сомнению. Ведь от точки зрения зависит картина мира, не правда ли?! Следовательно, политкорректность неуместна.
(6) Прежде чем поговорить об абсолютном победителе Каннского фестиваля 2003 года, фильме Гэса Ван Сэнта “Слон” (Золотая пальмовая ветвь плюс Приз за лучшую режиссуру!), я приведу два абзаца из Асаркана. Дебютный шедевр Киаростами проясняет в опусе Ван Сэнта почти все.
“Хлеб и улица — восточные: хлеб плоский и тонкий, называется лаваш, улица, вернее, улочка длинная, безлюдная, безоконная, состоящая из одних глиняных стен, называются они дувалами. Мальчик несет лаваш вдоль дувала. А на пути — собака, никак не называется, а лежит себе и смотрит. И мальчик боится пройти мимо нее. Вот и все. Он стоит в бесконечном глиняном коридоре и ждет, не придет ли откуда-нибудь спасение.
Мальчик решился бросить собаке кусок хлеба, и она не только пропускает его, но бежит с ним рядом, виляя хвостом. Провожает до дома, но в дом ее не пускают. Собака ложится у этой двери в той же позе, в какой встретил ее наш мальчик. Она лежит, а в глубине улочки, в просвете этого бесконечного коридора, появляется другой мальчик с какой-то другой едой. Увидев собаку, он застывает. Конец. Оказывается, это был фильм о собаке”.
Для упражнений с Ван Сэнтом этого вполне достаточно. И все-таки финал рецензии. Просто так, за здоровье Киаростами и Асаркана. Потому что нравится. “Лицо мальчика было непроницаемо, как глиняный дувал. На фестивалях за это не премируют. И хотя мальчик давно уже дома и спит, я всегда буду помнить его стоящим молча у глухой стены”.
(7) У нас картину Ван Сэнта описывали в популярном отечественном жанре “фырк-фырк”. Наши всегда пишут в этом жанре, сталкиваясь с кинематографической спецификой. Там, где есть возможность ухватиться за фальшивый хвост и потрепаться о так называемой моральной проблематике, как в случае с “Сыном”, картину снисходительно прощают. Бывают, однако, фильмы, в которых форма настолько определяет содержание, что не наученные смотреть не имеют никакого шанса прорваться к маломальскому смыслу. Впрочем, у “Слона” тоже есть фальшивый хвост, но настолько облезлый и некрасивый, что, обсасывая его, приходится морщиться, сплевывать и ругаться.
Фабула такова. В недрах благополучной американской школы зреет насилие. Одного парня обижали и забрасывали липкими комочками жевательной резинки прямо на уроках. Неизвестно, по этой или по другой причине, он объединился с приятелем в мини-банду. Парни накупили хорошего стрелкового оружия, насобирали бомб и гранат, неторопливо вошли в школу посреди учебного дня и с чувством собственного достоинства расстреляли всех, кто попался под руку: белых и негров, учеников и учителей, очкарика и спортсмена, трех соблазнительных девочек и одну неприятную лахудру.
Потом немотивированно, без объяснений один мини-бандит застрелил другого, партнера. Финал: последние живые, парень с девушкой, укрылись в морозильнике школьной столовки. Мини-бандит их настигает, выслушивает мольбы о пощаде, а затем декламирует какую-то дурацкую считалку, что-то вроде “раз, два, три, четыре, пять...”, не помню. Затемнение, конец, титры. Хорошо, что в Канне премируют такое кино. “Слон”, конечно, не великий фильм, нет. Однако важный, по-своему сложный и глубокий. Короче, фыркать в его сторону попросту неприлично.
Но сначала разберемся с Киаростами. О чем и зачем “Хлеб и улица”? Уж конечно, не о том, что собака — друг или враг человека. Критик Асаркан ненавязчиво, всего одной фразой ставит верный диагноз. Фильм Киаростами — о выборе героя. Виртуозное упражнение на тему “становление протагониста”. Смотрите, в узком коридорчике, в пространстве дувала двое, но только один из них окажется героем: абсолютная чистота эксперимента!
А зачем нужен герой? Затем, что только он определяет точку зрения и сопутствующую картину мира. Гениальная провокация Киаростами: одно существо из двух заведомо ущербно, исключено из числа претендентов на почетную, конституирующую картину мира роль субъекта. Это существо — бездомная собака. Зато мальчик, человек, который с некоторых пор звучит гордо, даже слишком гордо, заранее назначен героем, протагонистом. Однако режиссер отдает видимое пространство ущербному псу. Когда он отправляет гордого мальчика в резервацию пространства невидимого, случается чудо: “Оказывается, это был фильм о собаке”. Значит, в контексте фильма собака тоже человек? В некотором роде! Во всяком случае, субъект повествования, “Я”, точнее, “Я (вижу)”. Даже в пересказе Асаркана ощущаешь это чудо преображения. В одно мгновение картина мира меняется: “Фильм о собаке!”
