я мог утверждать, что прозрение не однажды посещало меня, и я вел себя соответственно. Женщины вовлекали меня в свою игру с ранних дней моей юности, без устали пускались на хитрости, чтобы приманить и затем оттолкнуть. Сей коварный пол обладает неисчерпаемой изобретательностью, чтобы вновь и вновь суметь обвести меня вокруг пальца. Я сделался недоверчивей — нельзя сказать, что это совсем не помогло мне.
Затевается ли тут что-то относительно меня? Хотят ли меня вновь обмануть или только разжечь любопытство? Сочувствие прекрасных или всего лишь мечтательных сердец — плод любопытства, родственный любви. В моем же сердце эти два чувства сроднены более, чем у тысяч других людей. Пружины твоих сокровенных замыслов, причины и способы твоих действий уже известны или, по крайней мере, их пытаются хитроумным образом разгадать. Так беседовал я сам с собою не слишком уверенно, чувствуя себя все более задетым.
Ночь провел я в неописуемом беспокойстве. Я уже не мог предаваться дремоте в роли смышленого наблюдателя. Все мои понятия были смешаны. То, что казалось незначительным, представлялось теперь, без сомнения, опасным; то же, что могло бы всерьез насторожить, потеряло былое значение. Событие, казавшееся подозрительным, вело к разочарованию: бывало же и так, что все происшествия находились в очевидной взаимосвязи, но единство их оказывалось случайным и потому опасно вынужденным.
Однако кто постигнет суть причудливых сердечных заблуждений?! Все эти мысли пришли мне в голову, когда я подумал о сходстве владелицы замка с Эльмирой, и моя душа занялась изыскиванием возможности вновь обрести ее здесь. Моя разгоряченная фантазия не ведала пределов, все преграды казались преодолимы, любой обман представлялся осуществимым.
Вскоре, однако, когда возникшие в глубине моей души грезы исчезли либо сделались бледней и ненадежней в сравнении с очевидностью, я смог отчетливей разглядеть свою хозяйку. Навряд ли она имела намерение заманить меня в сети, чтобы польстить своему тщеславию. Она была столь поглощена своим горем, что, если что-то могло тронуть ее в бренном мире, пробудить интерес, это был не иначе как тот прекрасный, идеальный молодой человек, с которым я познакомился вчера за столом и против которого я ничего не стоил. Даже ее глаза говорили об этом, как бы искусно она ни подчеркивала, что не проводит меж нами различия. Так почему же я мне не поверить их свидетельству?
Наступило утро, и подошло время завтрака. Меня пригласили, и я застал даму в одиночестве. Тот другой господин, как она мне сообщила, в отъезде. Хозяйка подошла ко мне без малейшего смущения, хотя казалась бледной и усталой. Она столь непринужденно справилась о моем здоровье, что я был совершенно сбит с толку.
Вскоре я оказался вовлечен в глубокомысленную беседу. Опыт и представления моей собеседницы покоились на определенных философских постулатах, что только утвердило мое мнение о ней. Все ее мысли, все понятия проистекали из крайней мечтательности. Было очевидно, что интересы ее уже давно не касаются этого мира и она счастливо обитает в ином, населенном грезами. Я слушал ее сочувственно, понимая, что еще не настало время представить ее суждению мои мысли и наблюдения.
В подобных беседах протекло много дней; молодой человек все не возвращался. Это вызывало некоторое удивление, но не слишком огорчало. Две души, длительное время проведшие друг подле друга, обретают согласие; каждый миг сближает их, если их настрой совпадает с некой родственной гармонией. Вначале скука и требования вежливости позволяли нам терпеть друг друга. Потом пришло тайное сознание, что мы тоскуем друг без друга. Каждый из нас, отягченный собственными раздумьями, нуждался в собеседнике, которому мог бы их поверить, наши души, незаметно слились, и мы уже больше не думали о необходимости как-то рассеять скуку.
Каждый день поднимался я с намерением покинуть зачарованный замок — и с каждым днем становился более к нему привязан. Гостя в замке, я испытывал все новые желания, которые мне хотелось удовлетворить, хотя они были определенно неисполнимы; но это только подстегивало мои стремления и мечты, в которых радость и боль вели постоянную борьбу без решительного перевеса. Оба мы испытывали беспокойство: я не знал, о чем мне следует спрашивать, она же не ведала, как должна мне отвечать. Бродя целыми днями по саду, не вкушая чувственных наслаждений, мы перепархивали безотчетно от радости к радости и от мечты к мечте.
К саду примыкало небольшое озеро, и мы особенно любили сидеть на его отлогом, поросшем травой берегу. Здесь проводили мы долгие часы, всматриваясь мечтательно в ясное небо, которое казалось еще прекрасней, отраженное спокойными водами озера. Тихий плеск волн, неспешные колебания ровной зеркальной глади порождали в нас надежды на приятные взаимные узы. Золотое время невоплощенного будущего было тем царством, что мы украшали, тем миром духов, что мы населяли порождениями своей фантазии, той вечностью, которую мы рисовали перед собой, сотворяя ее во всех сладостно чарующих подробностях.
Мы провели наедине восемь дней. То бродили мы, таясь, рука об руку по садовым аллеям, то, поражаясь близости наших мыслей, бросались друг к другу и сливались в жарком объятии. Но не любовь свела нас, а тайное чувство некоего взаимного родства наших душ.
— Что за необъятное царство блаженных грез способно породить воображение! — воскликнула она однажды, когда мы вернулись из отважнейшего путешествия в мир духов. — Это так прекрасно и в то же время так печально.
Я отвечал ей, что мне ведомо блаженство видеть тут лишь одну прекрасную сторону — всецело умереть для этого мира со всеми его обитателями и суетой и сделаться тихим, радостным жителем мира иного. Мне подвластно мое отечество. Его законы учреждаются мною. Под моею рукой бесформенная масса обретает счастье. Я простираю источающую благодать руку над творением более великого и сильного духа, и все обретает свою завершенность и довольство, и во всем растворено счастье.
— Прекрасный вымысел, мой друг. Но не может ли и тут воображенье потерпеть неудачу? Не может ли творец остаться недовольным своим творением, ощутить свое бессилие?
— Несомненно, все может случиться, сеньора, но не в такой степени, чтобы разрушить наслажденье благословенными часами. Даже слабость способна доставить некоторое удовольствие, и можно чувствовать себя счастливым, когда все силы исчерпаны при исполнении должного и необходимого.
— Но, дон Карлос, — сказала она, беря меня за руку, — если бы действительно существовали подобные царства духов, о которых мы сегодня вместе мечтали...
— Тем лучше было бы для нас, сеньора.
— Нет, Карлос, нет. Прошу вас, мой друг, отнестись к моим словам серьезно. Я с вами
