окно, растопив черный прямоугольник. Потом новая вспышка света в хрустальном переливе, еще более яркая.
Но звездочка над ним, серебристая звездочка высоко в небе, наивная, ясная, как в забытых детских сказках — померкла.
Андрей глянул напоследок — в окне хрустальный пересвет — и нехотя побрел домой. Повторял про себя окостеневшее, затасканное: «все в порядке, все в порядке». А думал о том, что было жизнью или смертью для него.
«…В машине приехали, окна весело светятся и сами веселые. Все в порядке…»
Ночью Андрей спал плохо, метался, разбудил вскриком Настасью Ивановну.
— Щеголяете зимой по-весеннему, — журила она сына, — патлы распустили. Шевелюра! Тоже мне, итальянцы нашлись. Так у них там климат жаркий, апельсины цветут.
Заполночь Андрей угомонился, лихорадка прошла, и даже горячим отпаивать не потребовалось.
Схватился чуть свет, и снова исподтишка подкралась тревога.
Пять часов… Начало шестого…
А стрелка тянет все вперед, к привычному неугомонному школьному дню.
А потом? После школы? Конец смены, последний звонок, гул коридоров, последний оклик товарищей:
— Арни-ик!
И все оборвется: и звонок, и школа, и голоса друзей.
Только рожа зеленоглазого…
Арник уже не успокаивал себя, не повторял: «в порядке…»
Не пытался обманывать себя: авось, да как-нибудь. В жизни выпала трудная минутка, придется отвечать за каждый шаг.
«…А что если парень сказал правду про кольцо?»
Могла ли Янка попасть в эту компанию?
Нет, она хорошая, чистая…
Чистая! А люди вокруг нее?
Все эти «общие» с дикими вечеринками, танцульками?
Могли подарить колечко?
Ну, а что же он — Андрей Максимчук — как теперь ему поступить? Явиться в назначенный час в кафетерий?
Но время шло, приближался этот час…
Вдруг в коридоре звонок.
Арник не успел или не решился выйти — дверь открыла Настасья Ивановна.
Тихо. Не долетает ни слова. Потом негромкий говорок:
— Арника можно? Андрея! Срочно нужно. Понимаете, срочно!
Андрей выскочил в коридор:
— Мама, это ко мне.
— Вижу, к тебе…
— Мама, мне нужно поговорить.
— Вижу — поговорить…
Настасья Ивановна неласково встретила девочку, но постепенно взор ее смягчился:
— Ну и хорошо, что прибежала. А то Андрюшка совсем расстроился. Перед контрольной. Никогда так не переживал.
— Разные бывают контрольные, мама…
— Заладил!
И обратилась к Янке:
— Ну, заходи. До школы еще время есть.
— Нет, спасибо. Потом. Извините, пожалуйста, сейчас я к Андрею. По комсомольскому вопросу. Арник… Андрюша, выйдем на лестницу.
— Пиджачишко накинь, — напутствовала мать, — да и ты хороша, бегаешь простоволосая.
Арник следом за Янкой вышел на лестничную площадку:
— Случилось что-нибудь?
— Нет, ничего…
Янка не решалась сказать, зачем пришла.
А Максимчук не мог сейчас, так сразу, спросить обо всем, что мучило его. В присутствии Янки он всегда терялся, все воспринималось по-новому, точно смотрел ее глазами, верил ей, а не себе.
Стояли рядом и молчали.
— Понимаешь, я должна сказать… — проговорила, наконец, Янка, — я все время думала о нас. О тебе, Арник, о себе. И вчера весь день, и ночью… — глаза ее забегали, стали беспокойными, некрасивыми, — знаешь, Андрюшка, я плохая, дрянная девчонка…
И сейчас же, как будто возражая Андрею, хотя тот и слова не произнес:
— Нет-нет, слушай, я должна сказать… Это не мое кольцо — ну, которое тебе подарила!..
— Не твое?
— Да, не мое. Это одной женщины.
— Какой женщины? Где ты взяла его?
— Ну, я не знаю… Незнакомая женщина. Шилина, Жилина, Милина, почем я знаю…
Андрей болезненно скривился — удар был резкий, прямой, в лицо; если б кто-нибудь другой, кто угодно… Но она… Мгновенно — и от этого еще больней — навалилось черное, злое, он уже не владел собой.
— Где ты взяла? — крикнул Арник. — Ну, говори! Признавайся!
Он понимал, что поступает грубо, недопустимо, и ничего не мог поделать, даже не подумал о том, что может услышать мать, что рядом чужие двери, вокруг люди…
— Признавайся? Как ты странно разговариваешь со мной! — Янка едва не расплакалась. Пряча лицо, опасаясь, что брызнут слезы, смотрела на руки Арника:
— Где кольцо? Ты не потерял? Я должна вернуть.
— Должна вернуть? Значит, ты обманула меня!
— Да, обманула. Я гадкая, скверная… Но так получилось…
— Получилось! — Арник очнулся. — Погоди, уйдем отсюда. Выйдем на улицу.
Он сбежал по лестнице, Янка едва догнала его. Максимчук ждал ее внизу, вытащил за руку на улицу, потом за угол — к стене:
— Понимаешь, что ты натворила? Где ты взяла кольцо? Что с этой женщиной?
— Почему так грубо говоришь? Я пришла к тебе. Сама, честно сказала. Почему так смотришь? Друг называется.
— А ты тоже друг! Не мое! Одной женщины! А теперь что делать? Ну, что?
— Почему ты испугался? Что тут страшного? Надо вернуть — и все.
— И все! А где эта женщина? Что с этой женщиной? Ты знаешь? Как попало к тебе кольцо?
— Разве я не сказала? Нашла в саду…
— В саду! Сначала говорила: фамильное. Старинное. Талисман. Теперь — в саду. Чему верить? А женщину убили…
— Убили? Что ты говоришь, Андрей!
— Слышала, кажется…
Он перестал кричать, заговорил тихо, почти шепотком, приблизился вплотную, как бы защищая, отгораживая Янку от посторонних, от прохожих. Но постепенно окружающее врывалось в отгороженный мирок, зачинающийся день разгонял ночные тени, все становилось проще, яснее, и Максимчук стыдился уже своей вспышки.
— Ну, хорошо, давай спокойно. Ты расскажи мне все. И я расскажу.
— Пойдем в школу, — возразила Янка.
— Но ты не знаешь, что произошло!
— Все равно, пойдем в школу. Когда я со всеми, когда вокруг ребята, мне легче…
Янка держалась уверенней, Андрей невольно подчинился:
— Ладно, сбегаю за книжками.
Никогда еще дорога в школу не была такой извилистой — кружили по улицам, по дорожкам сада, Андрей допытывался о том, что произошло, переспрашивал, заставлял повторять: ко всему, что касалось Янки, он всегда относился придирчиво, ревниво. А Янке не хотелось ни отвечать, ни раздумывать — она решила, о чем еще говорить!
Андрей вспылил:
— У тебя только одно: в школу, в школу… Ты что, советоваться предлагаешь?
— Еще бы! Например, с Татьяной Чаплыгиной. Или, еще лучше, соберем наш девятый «А».
— Но если так относишься к ребятам, ко всем товарищам…
— А почему ты считаешь, что плохо отношусь? Почему, Арник? Ты сказал: все. Но это же не прописное. Все — это ты, я… Значит, это дружеское… Значит, есть вещи, которые решаются собранием. Но бывает и так — побыл со всеми и без слов, без собрания, внутри себя, на совесть… Ну, я не знаю, как объяснить. Ничего сейчас не знаю. Надо, чтобы вокруг были ребята. Понимаешь — общий шум…
Помолчала.
— Ты как считаешь, легко мне было признаться, что обманула тебя? Сам попробуй поступить наперекор своему характеру!
— Странная девочка!
— Да, странная. Такая, как
