есть. Может, тебе больше нравится Чаплыгина? Ну, что ж — пожалуйста.
Они поднимались по школьной лестнице рядышком, позабыв об озорной формуле: «Янка плюс Арник».
— Ой, смотрите, неразлучные! — объявила всему классу подружка Севрюгиной.
Янка слышала, как Таня Чаплыгина — новенькая, приехавшая из глубинного совхоза — одернула языкатую девчонку:
— Ко всем пристаешь. Цепляешься. У тебя и глаза такие, знаешь, с крючочками!
А подружка в ответ — излюбленное словцо Севрюгиной:
— Подумаешь!
И теперь это словцо не казалось Янке удобным и спасительным.
На первом уроке был русский, писали контрольную: «О чистой совести». На втором — история: говорили о долге и чести.
На третьем — математика. Учитель предложил задачу со многими неизвестными, составленную в духе экзаменационных требований. Просматривая тетрадь Максимчука, он заметил остатки вырванной страницы. Наверно, той, где была мальчишеская формула, глянул поверх тетради на Андрея и ничего не сказал. Лишь потом, демонстрируя на доске ход сложного решения, внезапно задумался, уставясь на солнечные зайчики; невпопад поставил знак плюса, смутился, торопливо стер плюс и вместо него водрузил по-весеннему задорный вопросительный знак.
На переменке Янка подошла к Максимчуку:
— Забыла сказать, вчера видела эту женщину…
— Забыла!
— Ты стал кричать на меня…
Максимчук перебил:
— Вчера? Когда вчера?
— Когда ты подошел ко мне у кинотеатра. Вчера днем…
— Днем! Но после дня обычно бывает вечер. Что было потом?
— Не знаю. Я видела, как эта женщина вошла в дом. Который против «Гастронома». Очевидно, она живет…
— Живет!.. — протянул Арник.
— Надо пойти к ней. Я должна вернуть кольцо.
— А если…
— Пойду и все. Если хочешь, пойдем вместе.
Они смотрели в окно на школьный двор, по-весеннему солнечный, и не видели школьного двора, не видели, что делается вокруг, не замечали ребят, пробегавших мимо, не замечали прищуренных взглядов. В конце концов классный руководитель вынужден был подозвать Янку:
— Севрюгина, ты вечно со всеми шушукаешься в коридорах!
— Я не шушукаюсь со всеми. Я вечно шушукаюсь только с Максимчуком.
И направилась в класс.
Задержалась у двери, разглядывая, как будто впервые вошла в школу, размытую солнечным бликом табличку «9 А класс», и почему-то подумала: скоро покинет школу навсегда. Подруги, юность, дни безмятежные и трудные — все развеется. Вот как этот лучик солнышка на знакомой табличке.
О чем дальше думалось, Янка не запомнила — мысли у нее словно рябь от налетевшего ветра.
Вдруг повернулась и догнала классного руководителя:
— Прошу извинить… Честное слово! Я не хотела сказать обидное. У меня кошмарное состояние. Совершенно потрясающе кружится голова. Озноб со вчерашнего дня. Не могу остаться на последние уроки…
— Ну что ж, если врач сочтет необходимым…
А через минуту к учителю подошел Андрей:
— Очень прошу. Кошмарно разболелась голова…
— Озноб со вчерашнего дня?
— Нет, жар. И горло болит. Справа и слева. Ангина.
— Одним словом, совершенно потрясающе кружится голова!
— Да. Весь день. С самого утра.
— У доктора был?
— Нет. Я домашними средствами.
— Ага, домашними. Хорошо!
— Шалфей варю. И это… Мяту.
— Мяту?
— Мяту с йодом.
— Очень хорошо. Уроки пролетят незаметно, и пойдешь себе домой варить мяту.
— У нас сегодня шесть уроков, — напомнил Андрей.
— Значит, после шестого. Но прежде посоветуемся с тобой насчет шалфея и мяты. Это очень важно!
Янка по дороге в раздевалку успела шепнуть Андрею Максимчуку:
— Жду под старым каштаном.
После четвертого урока к Андрею подскочила подружка Янки.
— Максимчук, тебя вызывают в учительскую!
— То есть, как в учительскую? Расшифруй?
— Там увидишь.
«ЧП, — решил Андрей, — кто-нибудь стекло разбил или на соседском дворе голубей своровали…»
Максимчук насупился — и без того денек выпал трудный!..
А хотелось, чтобы на душе легко, никаких ЧП, никаких вызовов, выговоров, чтобы мальчишеская, ребяческая безмятежность; все хорошо, радостно, как на празднике, как в детстве, когда верилось в доброго Деда Мороза, серебряный месяц и снегурочку. И впереди — торжественная, сказочная лестница, где на каждой ступеньке ожидает счастье, и все вокруг хорошие, сердечные, все по-совести, искренне, честно…
Какой-то солидный десятиклассник с низко опущенными височками на манер полубаков окликнул Андрея:
— Максимчук!
— Я за него.
— Ждал тебя в учительской…
— Мне только сейчас сказали.
— Ладно. Потолкуем в коридоре.
Он покровительственно обхватил Андрея увесистой, тренированной рукой.
— Будем знакомы. Я от лица общешкольной газеты. И всего актива.
Андрей узнал этого десятиклассника — на минувшем балу-маскараде он танцевал с Янкой. Весь вечер.
— Тебя нам рекомендовал учитель рисования, — продолжал десятиклассник, — только что совещались с Иваном Ивановичем в учительской. Мы, парень, великие дела затеваем! Все должно быть ярким, красочным, живописным.
«Может быть, не ЧП? — подумал Андрей, — может, хорошее?»
— Иван Иванович весьма одобрительно о тебе отзывался. Точный рисунок и тому подобное.
«Значит, хорошее, — подумал Андрей. — Но почему сегодня? Почему именно сегодня, сейчас, когда надвигается черное…»
И сказал смущенно:
— Да я ничего особенного не рисую. Я только так — техническое. Многотонки-тяжеловозы. Экскаваторы. Шасси. Шестеренки. Ну, всякую там автодорожную петрушку.
— Здорово! Абсолютно! Молодец! Сейчас это хлеб насущный. Ты будешь у нас красотой жизни, быта и производства заведовать!
«…Но почему сегодня? — думал Андрей. — Почему сейчас, когда такой трудный день… А может, ничего черного? Может, рассказать и все… Рассказать о золотой змейке, о зеленоглазом парне в сизой кепочке, и тогда снова вернется…»
Андрей глянул в окно. У ворот сада, размахивая портфелем, ждала Янка. Не под старым каштаном — у самого входа. Это было неосторожно: окна учительской выходили в сад…
Невидимый зеленоглазый парень хитровато подмигнул: «Только учти, данное дело более всего ее касается. Которая по имени Янка…»
Десятиклассник покровительственно хлопнул Андрея по плечу:
— Иван Иванович так о тебе отзывался — завидую! Да, между прочим, почему не посещаешь студию Дворца пионеров?
— Потому, что я не пионер.
— Но ты и раньше не посещал?
— Дыхать некогда.
— Но другие ребята находят время.
— Так они выдающиеся. Им Хоттабыч помогает.
— Ну, ладно. Давай договоримся: оставайся сегодня после уроков.
— Сегодня? Непременно сегодня?
— Да, непременно. Надо бы вчера. Но самый крайний срок сегодня.
— Сегодня! Все сегодня! Только сегодня…
— Да, сейчас же после уроков.
— Нет, знаешь, давай лучше вчера.
— Что-о? Ты чего сказал?
— Вчера, вчера. Давай вчера!
Арник, подняв на прощанье руку, кинулся в класс.
Подхватил книги и черным ходом, минуя раздевалку — ни шапки, ни пальто, как водится по-весеннему, не носил — во двор, потом через пролаз в железобетонной стене — на пустырь.
Если бы учитель рисования выглянул в окно…
Но учитель рисования не имел ни малейшей возможности смотреть в окно — все были загружены, завалены накопившимся на вчера, а Хоттабыча под рукой не оказалось.
Янка насилу дождалась Андрея:
— Почему так долго?
— Не умею лихорадку разыгрывать.
— Нагнал бы температуру. Не мог термометр рукавом потереть? Не знаешь, как тепло
