И второе. Сам Петров, как многие — едва ли не все — его коллеги, какое-то время находился «под колпаком» ГПУ — НКВД, в 1930 году, в ходе чистки аппарата академии, его сняли с должности секретаря Этнографической комиссии, не выпустили в Прагу на научную конференцию; в 1938-м он даже был арестован, правда лишь на две недели. Но вскоре ситуация изменилась, положение Петрова в академии (и, очевидно, за ее стенами, в другом учреждении) стабилизировалось; судя по всему, именно в этот период началось сотрудничество Петрова с НКВД. В начале 1941 года его назначают директором Института украинского фольклора. Уже давно не было в живых А. Лободы, В. Перетца отстранили от научной работы и сослали в Саратов, где он вскоре умер; также умер в ссылке и А. Крымский, перед этим с ним еще в течение нескольких лет поиграли, как кошка с мышкой, но в 1941-м он был арестован без предъявления конкретных обвинений и сослан в Кустанай. Позднее имя Крымского будет названо Петровым в его работе эмигрантской поры о репрессированных большевиками деятелях украинской культуры... А пока для самого Петрова наступала новая жизненная полоса — полоса мнимой эмиграции, раздвоения идентичности, торжества «беспочвенности», необходимости вживания в чуждую систему ценностей и приоритетов… Вне всяких сомнений, это тяжким грузом давило на сознание и совесть, но отступать было поздно, «сотрудничество» не вчера началось, и, как говорится, коготок увяз — всей птичке пропасть… Опосредованные отголоски душевного состояния писателя, сложных процессов в его психике находим в новеллах «Апостол», «Месть», «Укрощенный гайдамак», пронизанных мотивами внутреннего разлада, политических и нравственных шатаний, измены, утраты веры… [18]
Тут вот какой вопрос может возникнуть: а при чем, собственно, Ростислав Михайлович? Человек он сугубо партикулярный, ни к каким политическим или околополитическим делам и проблемам не причастный, безразличный к ним.
Так-то оно вроде бы и так, да только есть в повести один эпизод, который заставляет усомниться в этом безразличии героя. Когда на дискуссии по поводу Варяжской церкви после выступления Станислава Бирского настала очередь взять слово Ростиславу Михайловичу, какая мысль промелькнула в его голове? Ситуация опасна, чревата неприятностями, кто знает, не стоят ли за выступлением Бирского «директивные решения правительства и партии»? И он выступает соответствующим образом — мы помним, в каком ключе… Выходит, не такой уж он аполитичный простак, этот профессор, знает, откуда, куда и какой ветер дует, что в тогдашних (и не только в тогдашних) условиях служило главным критерием политической зрелости. Как повернется и чем закончится дело о Варяжской церкви, ради которого он и командирован в город на Днепре, с чем останутся местные защитники памятника — эти вопросы Ростислава Михайловича не заботят, они просто не приходят ему в голову.
Спрашивается, это ли не чистейшей воды предательство? Причем двойное — предана память автора Варяжской церкви Степана Линника, того, кого герой называет своим учителем, и преданы последние надежды тех пылких, но беззащитных и беспомощных энтузиастов, которые так много связывали с его, Ростислава Михайловича, приездом. В некоторых комментариях к повести «Без почвы» высказывается предположение, что Ростислава Михайловича ожидает трагическая судьба, такая же, как Бирского, как многих защитников Варяжской церкви, как саму эту церковь… Не думаю, что для этого есть основания. Такие, как Ростислав Михайлович, не тонут в пучине политических бурь, их верные спасательные средства — моральный релятивизм, циничное равнодушие, готовность и умение если не изменяться, то изменять.
От дальнейших комментариев и выводов относительно проблемы «автор и герой» я воздержусь, оставляю читателю всплывающие в сознании сопоставления и параллели…
«Без почвы» — повесть пограничья, по крайне мере в двух смыслах этого понятия.
Пограничья историко-литературного; написанная на советском «материке», опубликованная, по сути, за его пределами, в условиях вражеской оккупации, изданная в эмиграции, она отмечена чертами изначальной двойственности, предполагающей рассмотрение ее в контексте «литературного зарубежья» и одновременно как факта украинской литературы ХХ века в целом.
Пограничья нравственно-психологического, отражающего экзистенциальную драму художника, его личности и судьбы, — драму «двух душ», «множественности биографий», мучительной и трагической ситуации Выбора.
[1] 1 А г е є в а В. Поетика парадокса. Інтелектуальна проза ВЁктора Петрова-Домонтовича. Київ, «Факт», 2006, стр. 5.
[2] 2 См.: Ш е р е х Ю. Шостий у гронЁ. В. Домонтович в ЁсторЁї української прози. — В кн.: Ш е р е х Ю. Поза книжками Ё з книжок. Київ, «Час», 1998. По свидетельству Петрова, фамилию Домонтович он нашел в украинских документах литовского периода. Предположительно псевдоним можно истолковать как отголосок воспоминаний Петрова (1894 года рождения) о детстве, проведенном в городе Хелм (Холм), бывшей столице Галицко-Волынского княжества, позднее входившей в состав Польского королевства, а с начала XIX века — центре Холмской губернии Российской империи. По некоторым сведениям, отец будущего писателя, православный священник, какое-то время преподавал в Холмской семинарии, а сам он учился в местной гимназии (закончил в 1913 году).
[3] 3 Ш е р е х Ю. Указ. соч., стр. 110.
[4] 4 История украинской культуры ХХ века знает еще по крайней мере один аналогичный сюжет. Художник Николай Петрович Глущенко на протяжении многих лет вел в Германии и Франции разведывательную работу под кодовым именем «Ярема». Существует версия, согласно которой Глущенко еще в 1940 году, до Рихарда Зорге, информировал советское руководство о готовящемся нападении фашистской Германии на СССР.
[5] 5 Работа была опубликована в эмигрантской печати по неясным причинам лишь в 50-х годах (1955 —1956 — «Українська лЁтературна газета»; 1959 — издательство «Пролог» в Нью-Йорке), когда автор уже вернулся в СССР. Этот, по-видимому не лишенный политической подоплеки вопрос, а также различные варианты текста исследования В. Петрова рассматриваются в книге: Б р ю х о в е ц к и й В. Factum est factum. Київ, Видавничий дЁм «Києво-Могилянська академЁя», 2010, стр. 92 — 94; там же публикуется первоначальный вариант текста. В Украине эта работа впервые была издана в 1992 году с предисловием историка С. Билоконя.
[6] 6 П а в л и ч к о С. Роман як Ёнтелектуальна провокацЁя. — В кн.: В. Д о м о н т о- в и ч. Доктор СерафЁкус. Без грунту. Київ, «Критика», 1999, стр. 11. Все цитаты из В. Домонтовича даны по этому изданию в переводе автора.
[7] 7 Ш е р е х Ю. Указ соч., стр. 111, 87.
[8] Издатели книги В. Домонтовича «Доктор СерафЁкус. Без грунту» (Київ, «Критика», 1999) помещают на обложке репродукцию с картины еврейского художника С.-Б. (Иссахар-Бера) Рыбака (1897 — 1936). Такие вещи обычно делаются «со значением», в данном случае это воспринимается как намек на некую творческую близость двух мастеров. Рыбак, как и Линник, был уроженцем Украины, воспитанником Киевского художественного училища. Однако в его работах, как ранних кубофутуристических, так и в эмигрантских реалистических, причем с доминированием еврейской темы (в Израиле открыт музей «Дом Рыбака»), нет ничего, что напоминало бы о Линнике, каким он предстает в повести «Без почвы». Остается одно — признать неслучайным сходство «рыбных» фамилий: «Рыбак» — «Линник» (линь — порода речной рыбы).
[9] Этим визиям Линника близка варяжско-византийская тема в поэзии Е. Маланюка; правда, в последнем случае они связаны не с геополитическими и религиозными факторами, а с парадигмальной для Маланюка проблемой украинской ментальности, национального характера, в которых поэт хотел бы видеть синтез «варяжской стали» и «византийской меди» (имеется в виду легендарный медный щит князя Олега на воротах Цареграда). Типологические параллели находим и в русской поэзии начала ХХ века — скандинавские мотивы у Н. Гумилева, скифские — у А. Блока. (См. об этом: Б а р а б а ш Ю. Євген Маланюк и Николай Гумилев: сходное в несходном. — В кн.: «История национальных литератур. Перечитывая и переосмысливая». Вып IV. М., ИМЛИ РАН, 2005.)
[10] П а в л и ч к о С. Дискурс модернЁзму в українськЁй лЁтературЁ. Київ, «ЛибЁдь», 1997, стр. 297 — 298.
[11] Г у н д о р о в а Т. Проявлення слова. ДискурсЁя раннього українського модернЁзму. Постмодерна ЁнтерпретацЁя. ЛьвЁв, Центр гуманЁтарних дослЁджень ЛДУ Ём. Івана Франка, 1997, стр. 285.
