Глазом бывалого солдата Васселей сразу оценил выгодность занятых ими позиций.
— Молодец Таккинен! — сказал он командиру батальона. — Умеет выбрать позиции.
По цепи передали приказ не открывать огня, пока противник не окажется полностью в мешке. Лишь после того, как первый батальон, подпустив красных вплотную, откроет огонь, в бой должен вступить и второй батальон. И тогда патронов не надо жалеть.
Прошел час, другой. Кое-кто, не выдержав холода, начал похлопывать закоченевшими руками и постукивать застывшими ногами. Нигде время не кажется таким долгим, как в засаде, где помимо томительного ожидания человек испытывает, и напряжение, и страх, где его мучают всякие тревожные мысли, опасения, предчувствия, и прежде всего вопрос, как все это кончится и удастся ли самому еще увидеть, чем все это кончится.
Начало смеркаться. И тогда Васселей почувствовал, что сейчас все это и начнется. Нет, это было не просто предчувствие, а догадка, вернее, даже предположение человека, прошедшего войну. Красным выгоднее всего ударить по белым ночью, чтобы застать их врасплох. Поэтому колонна не должна выступать слишком рано. Красные должны быть здесь примерно в это время, так как отсюда до деревни часа три ходьбы, да еще часа два им потребуется, чтобы произвести разведку и развернуться для атаки.
В цепи было так тихо, что слышно было, как стучит сердце в груди. В верхушках деревьев шелестел ветер. Потом в шелест ветра вплелся новый звук, словно дерево поскрипывало. Звук был настолько естественным, что насторожились лишь те, кто ждал его. По напряженной позе командира батальона лежавшие рядом с ним поняли, что это значит.
На дороге появились два красноармейца. Еще двое шли в стороне от дороги перед залегшей в лесу цепью. Винтовки у красноармейцев были на ремне. «Ну и солдаты! — подумал Васселей. — Да разве это боевое охранение? У самой дороги идут».
Сердце Васселея вдруг сжалось. А что, если Рийко в этой колонне. Нет, кажется, его нет. Паренек-то, что идет вдоль цепи, наверное, одних лет с Рийко. Наверное, и брат у него есть. И отец и мать где-то ждут его. А может, и невеста…
Васселей стиснул зубы. На войне нельзя думать о таком. На войне такие мысли могут стоить жизни. Заметь сейчас этот парень Васселея, вряд ли он стал бы размышлять, есть ли у Васселея родные…
Васселей слышал от своих фронтовых друзей, будто солдат заранее предчувствует, когда его убьют. Он следил за молодым красноармейцем. Знает ли этот парень, что жить ему осталось считанные секунды? Нет, не похоже, чтобы предчувствовал что-то. Красноармеец постарше, устало тащившийся следом, смотрел вперед, туда, где скрылось зимнее солнце. Вряд ли он предполагал, что для него солнце уже никогда не взойдет.
Васселей подумал, что, почувствуй эти ребята опасность и вглядись повнимательней в кусты, они наверняка бы обнаружили засаду. Свою жизнь они бы уже не успели спасти, но спасли бы своих товарищей. Он только мельком подумал об этом, потому что внимание было приковано к дороге, на которой вот-вот должна была появиться колонна. Как только справа грохнет первый выстрел, надо начинать. Надо. Начинать Васселею было не впервые, хотя по-настоящему в бою он уже не был много лет.
Голова колонны шла на слишком незначительной дистанции от передового охранения. Васселей это сразу заметил. Почему они так уверены, что белые будут ждать их в деревне? Действительно — почему?
Красноармейцы, шедшие в голове колонны, были уже взяты на мушку. Они шли по двое, кое-кто по одному. По такой дороге строем не промаршируешь. Отряд Таккинена тоже пришел сюда примерно таким же строем. Теперь надо поглядеть, сколько же их идет. Таккинен говорил, что красных должно быть более пятидесяти человек. Но, видимо, разведчики ошиблись. Васселей не насчитал и тридцати. А в засаде их поджидало более ста солдат. Они лежали в укрытии, хорошо замаскировавшись…
Показался хвост колонны. Вот идет и тыловое охранение. Эти тоже идут, не соблюдая дистанции.
И тогда грохнул выстрел. Но раздался он не с позиции первого батальона, как было условлено, а с фланга. Стрелял молодой парнишка, лежавший неподалеку от Васселея. Когда занимали позиции, этот парнишка очень боялся, что, когда начнется стрельба, они перестреляют друг друга. Командир батальона рявкнул тогда на него и пригрозил: если парень не перестанет ныть, то получит сейчас пулю в лоб. Парень выстрелил просто со страха. Если бы он думал предупредить красных, то надо было бы стрелять раньше…
И тогда началось. Нет, это был не бой, это была бойня. Заранее продуманное хладнокровное убийство. Более ста палачей вели прицельный огонь с двух сторон по растерявшимся красноармейцам.
До этой минуты более года в Карелии был мир. Коммунистов, милиционеров, учителей убивали поодиночке. Теперь началась война, началось массовое убийство. Залпы разрывали тишину леса. Они разрывали и заключенный в Тарту договор о мире. У писарей в штабе красных будет работа. Пишите, писаря, отцам, матерям, братьям, сестрам, что им уже не надо ждать возвращения их солдата домой. Стучите, телеграфисты, передавайте в Петрозаводск, Петроград, Москву. Пусть узнают там, пусть узнает весь мир, что Карелия, которую удалось отстоять ценой многих жизней в 1918, 1919—1920 годах, опять в опасности. В Карелии снова началась война, снова гибнут люди. Карелия стонет, охваченная тревогой, но она жива, она будет бороться…
Васселей стрелял. Ему вспомнилась Анни. Анни просила: «Береги себя». Васселей стрелял. Но не потому, что защищал себя. Нет, происходило что-то более страшное. Когда из-за своего упрямства они с Анни чуть не погибли вместе с нагруженной сеном лодкой, он пожалел, что поехал в непогоду. Но сейчас у него не было времени сожалеть о чем-то. «Береги себя!» Так напутствовали и этих красноармейцев, падающих под пулями там, на берегу. Об этом их просили их Анни, их Марии… Васселей закусил губу: «Нет, нельзя думать сейчас об этом. Может быть, там на берегу и Мийтрей? Вот бежит один. Юркий, как Мийтрей. Бежит зигзагами. Вот он лег… Встал… Опять перебежал. Уж не Мийтрей ли?» Прижав приклад к щеке, тщательно прицелившись, Васселей спустил курок. Красноармеец выронил винтовку, выпрямился и повернулся лицом к Васселею, словно хотел показать, что он не Мийтрей, вместо которого ему пришлось принять смерть. Потом схватился обеими руками за грудь и рухнул на снег.
Все эти годы, находясь в стане белых, Васселей колебался, искал выход, считал себя не таким, как остальные, чужим этим бандитам и их делу. Он презирал бандитов, считал себя лучше, чем они. Чем же ты, Васселей, отличаешься сейчас от других? Пожалуй, лишь тем, что ты обстреляннее их, стреляешь лучше. Ты считаешь, что во всем случившемся с тобой виноват Мийтрей, но ведь ты даже почти забыл уже, как выглядит Мийтрей. О чем ты думаешь сейчас? Ни о чем. Просто действуешь, как хладнокровный убийца. И хотя после каждого выстрела ты вздрагиваешь от отдачи, словно пуля попала в тебя, ты опять досылаешь патрон в казенник, прицеливаешься и стреляешь.
Только позднее, вспоминая эти минуты, ты почувствуешь раскаяние. Ведь ты не испытывал ненависти ни к одному из тех, кого убивал. И не ты один из-за какого-то рокового стечения обстоятельств оказался в белой банде. Вас было много таких, и все вы вот так с искаженными лицами расстреливали беспомощно метавшихся на берегу красноармейцев.
Красноармейцы, уцелевшие после первого шквала огня, залегли и пытались отстреливаться. Но они не видели противника, укрывавшегося в лесу, зато сами были на голом берегу озера как на ладони.
— Бейте их, перкеле! Всех до единого. Вот так! Перкеле! — кричал поп из Киймасярви. Только он, этот слуга божий, способен был своим басом перекричать грохот выстрелов и ругаться с такой яростью.
Пошел мокрый снег. Может быть, снегопад начался еще до боя, просто Васселей его не заметил. Ему казалось, что даже сумерки перестали сгущаться, потому что было видно, как несколько красноармейцев, видя, что другой дороги у них нет, ползли к озеру и пытались уйти по тонкому льду. Но лед крошился, и красноармейцы, провожаемые градом огня, один за другим проваливались под лед.
Наконец Васселей отложил винтовку. Только теперь у него появилось смутное ощущение того, что в этом бою с одной стороны были остервенелые палачи, а с другой — их жертвы, готовые скорее умереть, чем просить пощады. Впрочем, сдаваться им не предлагали.
Хотя ни один из красноармейцев уже не подавал признаков жизни, по ним продолжали вести огонь. Бандиты вышли из леса и, стреляя по убитым, начали цепью приближаться к дороге. Кто-то закричал «ура», несколько голосов недружно подхватили его.
— Чего же ты не орешь «ура»? — Кириля спросил с горькой усмешкой у Васселея. — Это же наша первая победа.
— Вот она и началась. — Васселей сумрачно смотрел на озеро. — Сегодня мы их, завтра они нас. Такова война. Я их знаю… вот этих ребят, что лежат там.
