***
Анна слушала Тайгу — это помогало отвлечься. Потирала поясницу, старалась правильно дышать, но только хриплый голос Тайги отвлекал. Промежутки между схватками неумолимо сокращались.
Тайга снова села за прялку, а Анна, повернувшись на другой бок, посмотрела в окно. Вокруг всё белым бело. Анна моргнула. Заканчивался апрель, стояла тёплая погода, для снегопада поздно. Схватка отпустила, и Анна приподнялась, чтобы видеть происходящее. Приглядевшись, она поняла, что ошиблась. Не снег — тёмный лес застилал молочно-белый туман.
Анна нахмурилась. Может, она промучилась в схватках и пропустила момент, когда из поймы полноводной реки поднялся туман? Или он спустился с покрытых лесом кряжей? Анна хотела спросить у Тайги, когда лёг туман, но вдруг зацепилась взглядом за что-то в белом полотне. Поднялась, прильнула к окну и пригляделась. В тумане на границе с лесом что-то мелькало. Какие-то чёрные и белые силуэты то появлялись, то исчезали, но с каждым разом приближались.
Схватки вернулись с новой силой и гораздо раньше, чем ожидала Анна. Стиснула зубы и глубоко вдохнула. В эту секунду по спине пробежал холодок. Туман заглушал звуки, но не мог скрыть запах. Сладковатая трупная гниль. Невообразимая какофония вони разных степеней разложения ударила в нос, вышибая слёзы.
За стеной деревьев послышался шум машины. Анна ухватилась за кованую спинку кровати. Мелькнула дикая мысль, что приехал Альфред. А затем запахло формалином, щелочью и хлористым цинком. Анна прижала ладони к животу. Она знала, зачем пришли некроманты. В голове испуганной птицей билась мысль — что же случилось с Альфредом? И Маргаритой. И Евгением с Тамарой и Генрихом. Картины, одна страшней другой, вставали перед внутренним взором, словно нарисованные быстрым безжалостным художником. Анна зажмурилась до искр в глазах. Не представлять, не думать, не обличать в слова ужасное — то, что Альфреда больше нет.
Тайга тоже почувствовала приближение Дороховых. Поднялась из-за прялки, наклонилась над Анной и резко задёрнула занавески. Анна вцепилась в грубую ткань и только тут поняла, что занавески, одежда Тайги и Лешего — всё в древесном доме соткано из мёртвого эхиноцистиса.
— Наденьте это, — Тайга сунула Лие и Анне домотканые рубашки. — Они сплетены из смерть-травы. Я-то только такую одежду и ношу. Не так больно от стеблей.
«Растение двигается у неё под кожей, — подумала Анна, неловко стянув платье. Она взмокла, тело ломило, кости выворачивало хуже, чем при обращении. — Я никогда об этом не думала. Боги, как же ей должно быть больно всегда. И Павел Дорохов что-то говорил про великую любовь?!»
— Дракон и духи не пройдут через защиту кровавой спирали, а мёртвые — легко, — произнесла Тайга и распахнула дверь. Её высокая фигура чернела в тумане, тонкая струйка которого нырнула в проём со смесью трупных запахов. Тайга взмахнула рукой, и струйка распалась. — Попытались обратить родной туман против меня. От моей реки и с моих гор.
Анне показалось, что фигура Матушки смазалась и поплыла. Будто нечто вышло из её тела и улетело туда, в туман. А потом на границе видимости показались мертвецы. Медведи, лоси, лошади и волки неловко, будто марионетки, шли вперёд. На земле возле лап копошились мыши и ещё какие-то мелкие животные. Анна слышала, как стучали по скованной заморозками земле коготки. В верхних слоях тумана мелькали силуэты мёртвых птиц. Но страшнее зверей были зомби-люди. Они шагали медленно, но неумолимо приближались. Анна задёрнула занавески и зажмурилась. Боль разрывала тело, страх терзал гулко бившееся сердце.
— Вот и походили по костям, — произнесла Тайга. — Переступи, переступи порог заклинания. — Тайга тряхнула головой, и из волос вылетели пёстрые перья, запахло хвоей и болотом. Колесо прялки завертелось. Сначала медленно, но стремительно набирая обороты. Спицы мелькали и рдели. Тайга обернулась. Её глаза горели огнём, вырывавшимся из-под ресниц. Огонь растекался по венам, заставлял кожу светиться. — Ты разлейся в смерть кипящей смолой! Разлетись сотней пепла лепестков! — И выставила руку.
Волна пламени сорвалась с прялки и вылетела в открытую дверь. Мертвецы шагнули за порог заклинания. Пламя с рёвом пронеслось по лесу, взметнулось выше елей и сосен, озарив всё кругом нестерпимо жёлтым светом. В открытую дверь дохнуло жаром, и Анна инстинктивно отпрянула, заслоняя рукой глаза.
Марионетки некромантов падали молча — даром речи их обделили. Нежить — животные и люди — сгорали в огне прялки Тайги окончательно, их останки больше не поднимались. Эволюция умела не только давать жизнь, но и забирать. Огонь сплетался с туманом, языки пламени взметались до небес, словно хотели достать звёзды. Струи огня разливались по белой стене, выхватывая новых мертвецов. Удушливо пахло палёным, Анна закашлялась. Утирая слёзы, она смотрела, как пламя затихало, забирая поднятую нежить. Этой ночью тайга горела не зря.
Матушка опустила руку. Её бледное лицо словно высекли из камня. Полосы золы казались чёрными разломами, уходившими в глубины мироздания. Огонь умирал, туман рассеивался, открывая взору обугленную землю и почерневшие стволы деревьев. Анна уже хотела радостно выдохнуть, но тут увидела то, отчего сердце остановилось. А затем забилось болезненно и часто.
Посреди выжженной поляны стоял Семиголовый Дракон с чешуёй, казавшейся черней ночи. Рубины в ней горели, словно демонические звёзды, сложенные крылья придавали костлявому телу странный противоестественный объём. Весь облик этого существа говорил о том, что ему не место на этой стороне мира. Головы с изогнутыми рогами, поднимавшиеся до верхушек елей, венчали золотые диадемы. За спиной дракона клубилась тьма.
Анна хотела вскрикнуть, но крик застрял в горле. Чудовище подняло семь голов и взревело. Гулкий рёв, переходящий в надрывный рык, прокатился по лесу. Казалось, даже стены дома содрогнулись, а зелёные листочки, оплетавшие балки крыши, увяли.
Анну скрутила боль, откинувшись на постели, она глухо застонала, вцепившись в простыни.
— Тайга, уберите его отсюда! — воскликнула Анна, едва не воя. — Сожгите его!
— Я не могу уничтожить то, чего не создавала! — Тайга резко обернулась и захлопнула дверь. — Дракон — не живое существо!
***
Болото встретило Альфреда топкой грязью, осоковыми кочками и густым запахом кабанов. Земля истоптана, под ногами хлюпало. Вдалеке кричали высокими голосами журавли. Глядя на расстилавшееся от края до края болото, поросшее кустарником и лиственным лесом, он не мог до конца поверить, что под слоем воды и залежами торфа ждала своего часа Оловянная Армия.
Маргарита перенесла их на болото без труда — она проводила в Мамонтовских шахтах студенческую практику. Сейчас она и Лащенко стояли на границе заболоченного луга и топи. Окутывавшее их мерцание сверкало и расползалось во все стороны. Бело-голубые искры смазывали фигуры, вытаскивая наружу запертые в человеческих телах сущности. Длинные нечёткие перья прорезались и вытягивались из рук, образовывали расплывчатые хохолки на головах. Но когда Маргарита и Лащенко подошли ближе, Альфред увидел, что они по-прежнему люди. Уставшие, с изрезанными магической сетью руками и лицами, растрёпанные и перепачканные болотной грязью, люди. За плечом у Лащенко висела винтовка, одолженная Зейгером. Заговорёнными патронами с рунами он тоже поделился.
«Многие из нашей семьи мечтают перегрызть лунной ночью Паше Дорохову глотку, — мрачно сказал оборотень-Зейгер, протягивая Лащенко винтовку. — Поэтому держите».
Альфред поблагодарил Зейгера крепким рукопожатием. Говорить не было сил. Сейчас он просто смотрел, как крупные звёзды отражались в бочагах, тонули в трясине и прошивали тонкими лучами ветви деревьев. Полярная Звезда тускло светила в чёрно-синем небе. Скоро рассвет, пронеслось в мыслях. А мы ещё здесь.
Альфред сжал кулаки, обернулся и увидел Генриха с бледным и невозмутимым, словно маска, лицом. Альфред неимоверным усилием воли подавил желание схватить Михаила за куртку и встряхнуть. Закричать, давясь слюной и гневом, что пока Генрих созерцает просторы, а генерал Анре в его голове предаётся горестным воспоминаниям, его, Альфреда, жена рожает в окружении духов, некромантов и демона. Магия прожгла вены, разливаясь по телу. Виски пронзило болью, кончики пальцев запылали. Альфред уже хотел открыть рот, но Генрих заговорил первым:
