Молчаливый серьезный мальчик из хорошей семьи. Не очень избалованный родительским вниманием: отец и мать были учеными-океанологами и часто подолгу отсутствовали дома, проводя время в дальних морских экспедициях — месяц, два, три и иногда даже больше. Он рано научился читать, рано научился одиночеству и самостоятельности. До десяти лет его воспитанием занималась в основном бабушка — артистичная, властная, сильная женщина, а когда она умерла, его перевели из обычной школы в интернат с углубленным изучением китайского языка. Родители не хотели или не могли прервать свои ученые занятия и морские походы, так что интернат оказался лучшим выходом в сложившейся ситуации.
— Ты учился в китайском интернате? Это же совсем рядом с моим домом, ну, там где я жила с родителями, буквально во дворе. Надо же, может быть, мы даже видели друг друга!
— Это вряд ли. Я старше тебя почти на восемь лет и на маленьких девочек внимания не обращал.
— А я обращала внимание на мальчиков старше себя, вот так! У тебя были в школе друзья?
— Я не помню. Наверное.
— Ты дрался?
— Один раз, когда меня только перевели в интернат. После этого родителей единственный раз вызвали к директору. Я тогда сломал мальчику нос и руку. И больше со мной уже никто драться не хотел.
— А в девочек ты влюблялся?
— Тебе налить еще виски?
— Ну скажи!
— Значит, все-таки налить.
Когда ему было пятнадцать, родители, как всегда вместе, отправились в очередную экспедицию, из которой им уже не суждено было вернуться. Их небольшое океанографическое судно попало в шторм где-то в Северном море и затонуло. Была зима, и спастись не удалось никому. Он помнит, как его вызвали к директору с последнего урока. В кабинете был какой-то мужчина в морской форме, школьный психолог, представитель органов опеки и еще один человек: средних лет, уже начавший седеть, с изрезанным благородными морщинами лицом, которое могло бы одинаково хорошо подойти и университетскому профессору, и командиру атомного авианосца. Человек представился как Кардинал, и это имя почему-то ни у кого не вызвало удивления. А еще он очень хорошо запомнил свою реакцию на известие о гибели родителей: это было странное ощущение наступившей определенности, как будто жизнь наконец стала такой, какой и должна была быть. Пятеро взрослых смотрели на него серьезно, тревожно, сочувственно, а он только кивнул, проглотил подступивший к горлу комок и вернулся в класс.
— Ого! Получается, что ты знаешь Кардинала с пятнадцати лет?
— Да, он был моим опекуном. Так получилось, что не нашлось никого из родственников ни по материнской, ни по отцовской линии. Кардинал сказал, что он был близким другом моего отца, и как-то очень быстро оформил опекунство. Тогда меня это не удивило, а сейчас не удивляет тем более.
— И ты никогда не спрашивал его, откуда он знает твоего отца?
— Нет. Честно говоря, меня это не особенно интересовало.
Он окончил интернат, прекрасно владея английским и китайским языками и успев за время обучения получить диплом инструктора восточных единоборств.
— Если помнишь, тогда все увлекались боевыми искусствами, просто не всем везло с учителями. Мне повезло.
Он без труда поступил на филологический факультет университета. Уже тогда его интересовала мифология, история культуры, древняя литература и языки. А когда ему исполнилось восемнадцать лет, Кардинал предложил ему получить несколько другое образование, а в перспективе и работу. Именно тогда он узнал, чем занимается его бывший опекун.
— И ты вот так просто согласился?
— А кто в восемнадцать лет не согласился бы пройти обучение в настоящей шпионской школе и стать секретным агентом? К тому же это было начало девяностых годов, и тогдашние первокурсники еще помнили детские мечты о том, чтобы стать космонавтами, летчиками, разведчиками и шпионами — вообще людьми героических и необычных профессий, чтобы заниматься настоящим делом. В то время никто не мечтал с детства быть коммерческим директором или бренд-менеджером.
Кардинал очень внимательно относился к кадровой работе и предпочитал выращивать сотрудников внутри организации, нежели принимать в свои ряды тех, у кого за плечами был уже какой-то опыт, пусть даже и заслуживающий самого глубокого уважения. «Чтобы не приходилось переучивать, — говорил Кардинал. — Гораздо проще привить полезные навыки, чем искоренить дурные». Получение полезных навыков началось после первого курса и было оформлено как прохождение летней языковой практики. Гронский и еще четверо его ровесников начали обучение в специализированном центре подготовки где-то на юге Европы. Их готовили как многоцелевых городских агентов для спецопераций, как одиночек, способных спланировать, организовать и провести акции любой степени сложности, оставаясь в тени и исчезая сразу после выполнения миссии. Обучение продолжалось пять лет, но первое свое задание он получил, когда еще учился на четвертом курсе.
— И какие у тебя были задания?
— Самые разные. Добыть информацию, помочь кому-то скрыться или, наоборот, найти того, кто скрывается. Обеспечение безопасности теневых сделок или их срыв. Создание событий: например, конфликта между криминальными группировками или правительственными организациями. Последнее было интереснее и труднее всего.
— А заказные убийства?..
— У тебя опять пустой бокал, тебе налить еще?
— Ну хорошо, скажи тогда, тебе это нравилось?
Да, конечно, ему это нравилось. Очень нравилось. Он был один, свободен, не зависел, в отличие от агентов из аналогичных государственных служб, ни от начальства, ни от корпоративных интриг. Он не нуждался в средствах, мог практически без ограничений передвигаться по миру и был очень, очень востребованным специалистом, к тому же имевшим право самому решать, браться или нет за очередное задание. А еще ему нравилось ощущение собственной исключительности: возможно, что именно это являлось для него самым главным. Кардинал доверял ему все более сложные дела, и он всегда справлялся: в Европе, Южной Америке, Азии, но чаще всего в Китае. Он был настоящей звездой в своем деле и знал это.
— Тогда почему ты ушел?
Гронский замолчал. Алина увидела, как по лицу у него скользнула тень, словно в театре опустили на несколько мгновений занавес, обозначая затемнением смену действия и декораций.
— Во время выполнения одного задания возникли некоторые обстоятельства… непреодолимой силы. И вследствие этих обстоятельств задание я провалил, причем дважды, первый раз оказавшись в больнице, а второй раз — в тюрьме.
Основное преимущество работы с наемниками в том, что их можно не спасать. Не выкупать, не обменивать, не вытаскивать из тюрьмы. Наемник — это человек вне законов: они его не ограничивают, но и не защищают. Три недели он провел в одной из самых страшных и хорошо охраняемых китайских тюрем, одно название которой наводило ужас на тех, кто хотя бы краем уха слышал о ее существовании. И в течение двадцати дней в темную и тесную, как шкаф, холодную камеру приходил человек, огромный, татуированный монстр, который избивал его до полусмерти. Тем, кто поместил его в эту тюрьму, нужна была информация, и они собирались получить ее любыми путями. Человек приходил в камеру всегда в одно и то же время, специально, чтобы за несколько часов до его прихода жертва уже начинала метаться, сходя с ума от ужаса перед предстоящим истязанием. Несколько раз палач задерживался, один раз даже часа на три, и тоже специально, чтобы дать зародиться надежде на то, что избиения можно избежать, и чтобы тем страшнее было наступающее потом осознание неотвратимости пытки. Обычно содержание в темном каменном мешке в сочетании с ежедневными жестокими побоями превращало человека в загнанное, объятое паникой, бессмысленное животное дней за десять. Но для тех, кто проявлял неожиданное упорство и силу духа, этот вид пытки был только первой ступенью на длинной лестнице, ведущей через такие круги ада, что и бойкое перо самого Данте запнулось бы при их описании. Кто знает, что стало бы с Гронским, начни он спускаться туда, откуда не возвращаются, но на двадцать первый день ему удалось бежать. По слухам, за последние шестьдесят лет это был первый случай, когда кто-то смог бежать из этой тюрьмы.
К концу второй недели избиений он дал понять, что полностью развалился. Он ползал по полу, выл и плакал, как только к нему приходили. Как правило, палач являлся не один: два вооруженных охранника стояли в дверях и наблюдали, как он молотит пленника. Но чем больше жертва превращалась в их глазах в лишенную человеческого облика развалину, тем больше усыплялась их бдительность. В последние четыре дня охранники уже не стояли у открытой двери камеры, а спокойно сидели на своем посту рядом с решеткой, закрывающей дверь в коридор. Ключи они отдавали татуированному громиле, тот вешал их на пояс сзади и спокойно делал свое дело.
