переговоры и письменный договор, ставший их результатом, стали основой моего длительного сотрудничества с министерством иностранных дел.
Довольно трудно оценить значимость этого сотрудничества. Временами оно было образцовым, а временами не только прекращалось, но и возникал реальный конфликт.
В большинстве случаев это происходило из-за собственных ошибок Риббентропа. Его идеи и указания, которые он раздавал, были неприемлемыми, а его личное отношение недопустимым. В конце концов, я решил объясниться с ним не из личного чувства враждебности, а потому что ему удалось везде нажить врагов.
Чтобы показать Риббентропу, насколько ложны его представления о разведке, я сначала показал Лютеру, Гейдриху и Гиммлеру донесения — 70 процентов из них были сфальсифицированы, — которые я подготовил о правительстве Польши в изгнании в Лондоне. Их я передал в руки разведки министерства иностранных дел через своих зарубежных агентов. Четырнадцать дней спустя Риббентроп представил эти донесения Гитлеру как особо ценную информацию. Гитлер тогда провел с Риббентропом беседу наедине, которая продлилась более часа. Министр иностранных дел не сказал ни слова о результатах своего разговора, но два дня подряд он ужинал с Гиммлером и беседовал с ним об общих трудностях ведения разведки.
Наконец, настал день, когда я получил приказ явиться к Риббентропу. Я прибыл точно вовремя и был принят немедленно. В то время его кабинет находился в крыле бывшего Президентского дворца, хотя кабинеты его министерства оставались на Вильгельмштрассе. Помещение было обставлено точь-в-точь в стиле новой канцелярии Гитлера. В кабинете с огромным письменным столом и большими окнами было чрезмерное количество толстых ковров, ценных гобеленов и богато украшенных стульев, обтянутых шелком. Риббентроп, как обычно, стоял за своим письменным столом, сложив руки на груди. Он принял меня очень официально, и было ясно, что он хотел произвести на меня впечатление. Он говорил очень медленно и со значением, как будто он принимал меня в первый раз. Сказав несколько слов, он вышел из-за стола, торжественно протянул мне руку и предложил сесть. Затем он сел напротив меня и сказал: «Пожалуйста, давайте сразу же начнем. Я уже знаком с предметом, обсудить который вы пришли».
В первые полчаса его лицо оставалось совершенно невозмутимым. Он сосредоточенно слушал меня. Но когда я заговорил об организации различных отделов связи с другими министерствами, он резко прервал меня: «Вы же не хотите сказать, что собираетесь создавать разведки и для других департаментов?» Этим вопросом он ясно дал понять, что он просто не понимает, о чем я тут говорил. Я начал с самого начала и осторожно и медленно объяснил ему, что эти отделы связи необходимы, и если он обдумает этот вопрос, то поймет, насколько полезны они будут и министерству иностранных дел, и ему лично, потому что помимо вопросов контроля и власти связь этих отделов и мои личные связи с другими правительственными департаментами можно будет использовать для решения всевозможных вопросов, представляющих первостепенную важность для министерства иностранных дел. И всеми этими вопросами можно будет заниматься на нейтральной территории, так сказать, как важными вопросами разведки, а не вопросами, представляющими конфликт интересов различных департаментов. Если разведка сможет работать в тесном сотрудничестве с министерством иностранных дел, им обоим это будет выгодно, так как за этим будет стоять власть рейхсфюрера СС, и у меня не будет необходимости консультироваться с ним, Риббентропом, по всяким мелочам. Чтобы развеять подозрения Риббентропа в том, что это не маневр СС с целью проникнуть в министерство иностранных дел, я предложил, чтобы тот, кто станет руководителем разведки, был принят в штат министерства иностранных дел.
Риббентроп смотрел на меня в полном замешательстве. Он все еще не понимал, и чем дальше заходили мои объяснения, тем более он отдалялся от меня. Поэтому я решил сменить тактику. Я стал агрессивным и даже зашел так далеко, что рассказал ему о случаях, когда мы нарочно давали ему ложную информацию. Я напомнил ему о его разговоре с фюрером и в завершение прямо сказал, что разведка сейчас настолько сильна, что он уже не в состоянии нападать на нее. И если он не за нее, то я вынужден сделать вывод, что он против нее.
После этих слов он пришел в возбуждение и разгневался; он сказал, что не потерпит личных нападок, он всегда старался создать разумные рабочие отношения, но сейчас он вынужден признать, что мы отказываемся считать министерство иностранных дел независимым государственным департаментом. Тогда я принес свои официальные извинения и сказал, что, на мой взгляд, тот оборот, который принял наш с ним разговор, привел к определенному недопониманию, и если он придает ему какое-либо значение, то я готов представить ему свой план в письменном виде. С презрением на лице он сказал: «Благодарю, я обойдусь без него».
Затем я попытался вовлечь его в разговор, сказав, что, конечно, будет очень интересно услышать его идеи об организации и методах работы разведки. Он тут же расслабился и с широким жестом откинулся в кресле. Я понял, что неправильно вел беседу. Я не должен был начинать со своего собственного проекта, а должен был сначала попросить его рассказать о его планах. Я бессознательно ранил его тщеславие.
Его представления на обсуждаемую тему полностью отличались от моих. По его мнению, за границей должны работать не более десяти-двадцати отобранных агентов, которые должны иметь обширные финансовые средства и собирать свою информацию, главным образом сообразуясь со своей собственной оценкой. И будет вполне достаточно регулярно получать информацию, предоставляемую этими двадцатью агентами. Детали не важны в более широких вопросах внешней политики; значение имеют определенные базовые вопросы, и следует иметь возможность вовремя их предвидеть.
По его словам, он очень верил в меня лично — я чуть не упал со стула при этом, — и, что касается меня, он готов сделать все, что в его силах, чтобы упрочить мое положение. Фактически он готов в любое время взять меня в штат министерства иностранных дел. И там, помимо изучения мной общих вопросов, я мог бы взять на себя организацию небольшой разведывательной службы — такой, какую он себе представляет. Я еще раз объяснил ему, что тут дело не в конкретных людях, и это не касается меня лично, и я не могу согласиться с такой идеей. Я считал, что детали имеют самое решающее значение для разведки, и лишь путем научной и методической оценки поступающего в расставленные сети материала можно создавать реальную основу для политики. И это невозможно сделать на основе случайно полученной информации или опираясь на мнения десяти или двадцати агентов, какими бы талантливыми они
