не продаваемых на бирже и не котируемых на ней так называемых свидетельств именной записи, с несколько повышенною против закладных листов доходностью, но представлявших возможность для землевладельцев, желавших во что бы то ни стало продать свои земли в фонд Крестьянского банка, получить этот вид облигаций в свое распоряжение в обмен на проданную ими землю и временно сохранить их в своем распоряжении и пользоваться пока только одними доходами по ним. Впоследствии фактически и эти свидетельства все-таки были выброшены на рынок, для скупки их образовался даже особый вид дельцов, постепенно понижавших, по мере увеличения количества выпускаемых свидетельств, цену на них, и через некоторый промежуток времени эта цена дошла даже до 60 % номинальной цены, и землевладельцы, далеко не получавшие от Крестьянского банка сколько-нибудь повышенной цены за их землю, потеряли в действительности до 40 % ее стоимости.
Когда впоследствии порядок в России восстановился, биржа окрепла, и сберегательные кассы снова получили большой приток средств из народных сбережений, и размещение 5 %-х, a затем и 4,5 %-х закладных листов стало снова делом возможным, и даже свободный рынок стал поглощать эти ценности, я прекратил выпуск «свидетельств именной записи» и стал их постепенно заменять простыми закладными листами.
Я упоминаю обо всем этом для того, чтобы сказать, как несправедливы были потом, и в Третьей Государственной думе, нападки оппозиции, и в частности, специализировавшегося на них ковенского депутата Булата, открыто обвинявшего правительство и лично меня в разорении крестьян продажею им по чрезмерно высоким ценам помещичьих земель в угоду землевладельцам, сбывшим крестьянам по не соответствующе высоким ценам свои худшие земли.
На самом деле, если уже кто-либо пострадал, то, напротив того, именно помещики, получившие в обмен на проданную ими землю, по ценам едва справедливым, такие бумаги, за которые они получили в лучшем случае не более 65–70 % их оценки.
О покушении на жизнь Столыпина, взрыве его дачи на Аптекарском острове, я узнал при следующих обстоятельствах.
12 августа было в субботу. Я находился с часа дня в городе для обычного приема посетителей в здании Министерства финансов. По случаю летнего времени посетителей было сравнительно мало, и в четвертом часу я отпустил последнего из них и занимался уже текущей работой перед выездом к себе на дачу.
В самом начале четвертого мне показалось, что я услышал как будто бы отдаленный пушечный выстрел. Я позвал моего секретаря и спросил его, не слышал ли он того же, и получил в ответ, что все слышали то же, но думали, что идет обычная учебная или испытательная стрельба на полигоне на пороховых заводах.
Беспокойства ни в ком не было, и с улицы не доходили также никакие вести.
Приблизительно через полчаса ко мне позвонил по телефону государственный контролер и спросил, что я знаю о взрыве на Аптекарском острове, где было покушение на П. А. Столыпина, и по одним рассказам он убит, а по другим остался невредим, и только разрушена часть его дачи, и ранено много народа около него. На мой ответ, что я решительно ничего не знаю, он предложил мне заехать немедленно за мной, чтобы вместе поехать на Аптекарский остров, а меня он просил тем временем позвонить к градоначальнику и обеспечить нам свободный проезд на дачу, если бы она оказалась оцепленною полицией. Градоначальника я не нашел дома, дежурный же чиновник ответил мне, что он, вероятно, на месте происшествия, что никаких подробностей в градоначальство еще не доставлено, известно только, что председатель Совета невредим, но часть членов его семьи пострадала, хотя, кажется, не особенно сильно.
Мы приехали на место без всякой задержки. Публики было очень мало, стояла цепь городовых, окружавшая полуразрушенный передний фасад дачи; убитые и раненые были уже увезены. Мы прошли в сад, так как вход в дом снаружи был завален обломками, и внутри сада нас встретил вышедший из дома П. А. Столыпин, лицо которого носило явно заметные следы чернильных брызг. В особенности были в чернильных пятнах лоб и руки.
Оказалось, что в минуту взрыва Столыпин сидел у своего письменного стола, и чернильные брызги были произведены сотрясением воздуха от сильного взрыва.
Сохраняя наружно полное самообладание, Столыпин вкратце рассказал нам, как произошел взрыв, сообщил, что в эту минуту его приемная была полна народа, что многие из представлявшихся и часть прислуги при доме убиты и немало раненых, что его маленький сын ранен на верхнем балконе дачи, но, по-видимому, не опасно, зато дочь его Наталья, кажется, тяжело ранена в ногу, и оба они уже отвезены в больницу Кальмейера на углу Большого и Каменноостровского проспекта, куда уехала с ними и мать их, но доктора еще не решаются высказать их мнения о характере ранения.
Столыпин и сам собирался вскоре поехать в больницу, главным образом чтобы успокоить жену, не желавшую даже оставлять его на разрушенной даче, но он не считал возможным выехать до окончания некоторых формальностей по составлению первого протокола об обстоятельствах совершенного взрыва. Я предложил проехать в больницу, чтобы узнать о положении детей и успокоить Ольгу Борисовну, и обещал немедленно дать ему знать все, что мне скажут врачи, если только мне удастся получить от них сколько-нибудь определенные сведения. Вместе со Шванебахом мы поехали в больницу, где доктор Греков сказал мне, что поражения маленького Аркадия незначительны, но дочь Петра Аркадьевича пострадала гораздо серьезнее, и он не может даже сказать, удастся ли спасти ногу или придется ампутировать ее, настолько раздробление пятки представляет собою явление весьма серьезное. Дать знать Столыпину на дачу не было прямой возможности, так как телефонное сообщение было разрушено взрывом, и я собирался было вернуться на Аптекарский остров, как Столыпин приехал сам, получил от докторов непосредственно те же сведения, и мы расстались с ним, условившись, что он примет нас всех в понедельник тотчас после завтрака.
С этого дня, отделенного от покушения всего полутора сутками, наша деятельность по Совету министров возобновилась, как будто ничего особенного и не случилось. Все мы были просто поражены спокойствием и самообладанием Столыпина, и как-то невольно среди нас установилось молчаливое согласие как можно меньше касаться его личных переживаний и не тревожить его лишними расспросами, тем более что после первых, неопределенных дней врачи дали успокоительные заключения и относительно возможности избегнуть ампутации ноги раненой дочери Столыпина.
