вечера 10-го числа.
Я отвечал на них ссылкою на полнейшее спокойствие, с которым встретила страна роспуск Думы, и указывал на этот факт как на показатель того, что страна состоит не из одних политиков, стремящихся к государственному перевороту, и что немало в ней людей, которые понимают необходимость роспуска, как меру сохранения порядка и власти. Столыпин все время совершенно ясно одобрял все мои мысли и оказывал мне всю моральную поддержку, предоставляя полному моему усмотрению ссылаться на солидарность со мною всего правительства. В этот момент мне было гораздо легче, чем раньше, в пору председательства Горемыкина, так как он на все мои соображения о необходимости ограждать интересы государственного кредита отвечал самым недвусмысленным безразличием, говоря на каждом шагу свою любимую фразу: «Все это чепуха, и не стоит останавливаться на мелочах, когда главное состоит в совершенно определенном революционном натиске, с которым можно бороться только одним — роспуском Думы, и до этого мы неизбежно дойдем, и тогда только можно будет говорить о настоящей работе». Теперь все резко переменилось.
Видя, что Столыпин, постоянно ссылаясь на свою некомпетентность в финансовых делах, открыто советуется со мною по каждому вопросу, оказывает мне величайшее внимание и ни в чем не противоречит, и даже всегда открыто соглашается со мною, весь состав министров также перешел на иной тон обсуждения вопросов моего ведомства, и я стал самостоятелен во всех делах его, как было и в первое время войны.
После первой недели за роспуском Думы наступило успокоение и на иностранных денежных рынках. Паника стала мало-помалу утихать, держатели русских фондов перестали выбрасывать их массою на рынок, и даже отчасти помогло успокоению то, что должно было породить совершенно противоположный результат. Я разумею Выборгское воззвание[14]. Как известно, народ не пошел за ним, не перестал платить налогов, и не было заметно никакого приготовления к сопротивлению в несении воинской повинности, но самый факт появления такого воззвания ясно показал более чуткой и культурной заграничной публике, что дело шло, несомненно, к бунту, и правительство не могло не принять мер к самозащите. Пресса не выражала сначала открыто своего мнения, но мои корреспонденты, в особенности из Парижа и Берлина, совершенно недвусмысленно писали мне, что публика начинает понимать правильность действий русского правительства по отношению к Думе, вставшей на путь прямого сопротивления власти, и все время только с величайшею настойчивостью добивались от меня заверения, что мы справимся с таким настроением, и по мере того, как действительность давала мне все более и более оснований к оптимистическим выводам, стало замечаться даже некоторое, хотя и весьма робкое вначале, укрепление русских фондов, и в частности нового 5 %-го займа.
К половине августа это настроение стало заметно усиливаться, и даже решение правительства привлечь к судебной ответственности подписавших Выборгское воззвание встретило резкое осуждение за границею только в органах левой печати, а многие газеты поместили на своих страницах довольно здравые статьи о прямом долге правительства бороться законными путями с призывом к мятежу.
Взрыв на Аптекарском острове[15], 12 августа, разом нарушил это улучшение внутреннего положения России и оценку его за границею, но и то справедливость заставляет сказать, что тревога и возбуждение среди населения не были продолжительными.
Заслуга в эту пору Столыпина перед страною бесспорно велика. Он не растерялся под ударом, нанесенным его собственной семье, и с тем же наружным спокойствием и величайшею выдержкою продолжал борьбу с крайними элементами революции. Несколько удачных арестов главарей преступных покушений и дезорганизованность революционных покушений произвели оздоровляющее впечатление на общественное настроение, в особенности когда все увидели, что правительство осталось на своих местах, и не только в столицах, но и в губерниях не было резких проявлений массовых беспорядков, за исключением Прибалтийского края, где правительство приняло, по 87-й статье [Основных законов][16], ряд решительных мер, направленных против погромов и насилий. Среди них введение военно-полевых судов, встретившее потом во Второй Думе резкое нападение на правительство, имело, бесспорно, центральное влияние в восстановлении порядка и возвращении доверия к власти. Можно различно относиться к принятой мере по существу, можно сваливать ее, как делали потом многие наши государственные деятели, исключительно на Столыпина и Щегловитова, но нужно иметь мужество сказать, что все министры были солидарны между собою, ни один из них, не исключая и министра иностранных дел Извольского, всегда державшегося либеральных воззрений и не пропускавшего ни одного случая, чтобы не приложить к нашим революционным порядкам шаблона западноевропейского конституционализма, — не был против введения этой меры и не остался по этому вопросу при отдельном мнении. Постановление Совета министров, поднесенное на утверждение государя, как того требовал закон, было единогласное. Все отлично сознавали, что без крутых мер нельзя подавить мятежа и оградить ни в чем не повинных людей от неслыханных преступлений.
Первый месяц после роспуска Думы и до взрыва на Аптекарском острове работа Совета министров носила довольно неопределенный характер. Новый председатель Совета был совершенно естественно поглощен главным образом сведениями о внутреннем положении страны и мерами борьбы с эксцессами революционных явлений. Много забот и внимания требовало от него, конечно, и его прямое дело — ведомство внутренних дел, в котором он не был еще хозяином положения и только входил в новую для него область общего государственного управления, для которого его прежняя служба далеко не достаточно подготовила его. Тем не менее два вопроса стали с первого же нашего собрания, так сказать, лейтмотивом наших обсуждений, к которым мы постоянно возвращались в каждом последующем заседании, а именно:
1. Необходимость подготовки к созыву Второй Государственной думы целого ряда законопроектов по наиболее животрепещущим вопросам нашей внутренней жизни, для того, чтобы будущая Дума сразу встретилась с целым рядом приготовленных для нее дел и не терялась в собственном измышлении всевозможных предположений.
2. Очевидная, и прежде всего занимавшая самого Столыпина, мысль о том, чтобы, не дожидаясь созыва Думы и рассмотрения ею внесенных проектов, разработать теперь же и провести по так называемой 87-й статье Основных законов ряд мероприятий самого неотложного свойства, регулирующих крестьянский вопрос, которые шли бы навстречу давно назревшим запросам нашей жизни и показали бы населению, что правительство его величества берет на себя полную ответственность за разрешение этих нужд, проводит свою точку зрения в жизнь и предоставляет законодательной власти внести в проведенные меры всевозможные исправления, не задерживая повседневной жизни, с ее давно назревшими запросами,
