от П. А. Столыпина, но в окружении Совета министров среди целого ряда лиц, близких отдельным министрам, эпизод этот не вызывал, по-видимому, никакого сомнения.
Рассказывают, что в субботу 8 июля с самого раннего утра Горемыкин отсутствовал в доме Министерства внутренних дел у Цепного моста, приготовляясь к переезду в собственный дом на Фурштатской улице. Он вернулся только к обеду, потом выехал снова вечером и, возвратясь довольно поздно домой, сказал швейцару, что если бы кто-либо позвонил по телефону или даже спросил его непосредственно, то чтобы он отвечал, что он [Горемыкин] очень устал и лег спать, и никто бы не будил его по какому бы то ни было поводу. Поздно ночью будто бы был доставлен конверт из Царского Села, который пролежал на столе в швейцарской до утра воскресенья, и когда Горемыкин встал и ему подали его, — в нем оказалось небольшое письмо от государя с приказанием подождать с приведением в исполнение подписанного им указа о роспуске Думы, но было уже поздно, и все распоряжения уже приведены были в исполнение.
Лично я совершенно не доверяю этому рассказу и не допускаю мысли, чтобы государь мог в такой форме изменить сделанное им распоряжение, если бы даже барон Фредерикс и успел убедить его. Он вызвал бы, конечно, Столыпина, и мог исполнить это в течение субботы, тогда как на самом деле утром этого дня он утвердил его предположение о смене некоторых министров и никогда бы не сделал такого шага за спиною человека, на которого он только что возложил такой ответственный долг. Но рассказ этот характерен как показатель настроения, господствовавшего в ту пору, и как показатель взглядов известной части дворцового окружения.
Глава III
Моя деятельность по Министерству финансов. — Влияние событий на курсы русских фондов за границей. — Репрессивные меры против революционных насилий. — Работа Совета министров. — Аграрные реформы Столыпина и расширение деятельности Крестьянского поземельного банка. — Взрыв на Аптекарском острове. — Вопрос об изменении избирательного закона, солидарность министров и тайна, которой были окружены совещания Совета по этому вопросу. — Резолюция государя на представлении Совета министров о смягчении законодательства о евреях. — Мои разногласия со Столыпиным по вопросу об участии казны в расходах земств и городов. — Донесения с мест о ходе выборов
Все последовавшие затем события хорошо известны, и я не стану на них останавливаться. Отмечу только то, что наложило на меня в эту пору особые заботы помимо участия моего в общей работе Совета министров. Повторяю снова, что я пишу не историю моего времени, а описываю мою личную роль в этом историческом времени.
Положение мое как министра финансов в эту пору было очень нелегко. Я почти не имел возможности, вступив в должность 26 апреля, толком осмотреться, как надвинулись события, поглотившие столько времени и придавшие разом такую нервность всей текущей работе.
Я нашел, конечно, на местах всех моих прежних сотрудников, некоторые встретили меня самым сердечным образом и своим отношением ко мне облегчили мой труд и помогли мне в несколько дней освоиться со всем, что случилось за шестимесячный период моего отсутствия в министерстве. Впечатления были невеселые. Доходы стали выравниваться по мере того, как порядок в стране восстанавливался после ликвидации Московского восстания, но далеко отставали от обычного поступления. Урезанная под влиянием смуты и плохих поступлений конца года смета на 1906 год внушала самые серьезные опасения за поступление доходов. Напротив того, к обычным сметным расходам присоединились экстренные требования на продовольственную и семенную помощь населению, и урезывать ее не приходилось, потому что сведения с мест, не исключая и тех, которые доходили до меня от моих органов, не давали сомнения в том, что средства для помощи потребуются большие.
После первых же дней, последовавших за открытием Думы, к этим заботам присоединилась еще новая — иностранные биржи встретили думское настроение большою тревогою: после первых же хвалебных гимнов по адресу вступления России на конституционный путь стали все чаще раздаваться голоса об опасности начавшейся борьбы между правительством и народным представительством, и сравнительно недолго продолжалось радужное настроение в пользу последнего, сменяясь все сильнее и сильнее указанием на опасность и соблазнительность выкинутых молодым представительством лозунгов.
К чести иностранных корреспондентов некоторых влиятельных газет следует сказать, что предостерегающие голоса многих из них были громче и многочисленнее, нежели демагогические отчеты некоторых их русских собратьев по перу. На биржевые круги же это производило большое впечатление, и все чаще слышались голоса о том, что смута далеко еще не кончилась и правительству предстоит задача, быть может превышающая его силы. Курсы наших бумаг, в особенности на Парижской бирже, начали резко понижаться, и с конца мая наибольшее падение стало замечаться на вновь заключенном займе в апреле 1906 года. С выпускной цены в 88 % он понизился сначала до 75 %, потом до 70 % и даже дошел после роспуска Думы до 68 %. Он стоял даже некоторое время и ниже. Группа, выпустившая заем, стала предъявлять мне настойчивые требования о поддержании курса новой ренты и об отпуске новых сумм на прессу.
Не менее настойчивы были и обращенные ко мне вопросы о том, выдержит ли Россия свое золотое обращение, которое я защищал с таким упорством, и, по мере ухудшения обстоятельств, тон недавних друзей становился все менее и менее дружелюбным. Я вел упорную полемику с моими корреспондентами, уступая им в мелочах, и, ограничиваясь небольшими подачками прессе, настойчиво проводил мою точку зрения о том, что размен будет выдержан, к чему были и некоторые, правда немногочисленные, показатели благоприятного свойства в виде усиления казначейской наличности и накопления кредитных билетов в кассах. Я считал своею задачею выиграть время и выяснить себе, как произойдет роспуск Думы, о котором я, разумеется, не заикался ни одним словом в моей корреспонденции.
Когда роспуск был совершен, то первое впечатление было просто катастрофическое. Нельзя было даже в точности определить, до какой цены упали наши фонды, настолько велико было стремление держателей их освободиться от них во что бы то ни стало, и нельзя даже сказать, до какого уровня дошло бы их падение, если бы оно не встретило фактической преграды в отсутствии покупателей на них. Об этом говорили мне почти истерические телеграммы, которыми я был засыпан, начиная с
