опасно, – наставительным тоном подметил мастер. – Ты думаешь мне нравится убивать? Ты думаешь лишать жизни живых существ, кем бы они ни были, мое призвание? Я этим горжусь? Нет девочка, – пронзительно посмотрел он грустным взглядом в ее глаза. – Меня для этого вырастили. Мне вбили это в голову на тренировках вплоть до спинного мозга. И занимаюсь я этим, лишь потому, что другого ничего не умею. И лучше бы я был просто лекарем, или колдуном. Да хоть пекарем, если бы меня научили печь хлеб.
Да я обязан защищать людей от опасности. Это задача мастера, и долг человека. Я должен защитить себя и своего ученика.
Рыбоголовы, некрофаги, свищи, кадавры, всегда тупы, агрессивны и опасны. Но если перерожденный, стихийный или дух, не приносит вреда или просто хулиганит от скуки, потому что сущность у него такова. Заняться ему больше не чем. Не смотри так. Есть перерожденные и сущности, которые людей боятся больше чем те их. Редко, но бывает. Я должен его уничтожать? – испытующе смотря на Настю спросил Иван.
Вера проснувшись, уже некоторое время просто лежала, слушая их разговор. Она открыла глаза, глядя на задумавшуюся Настю и ожидающего ответа мастера. После перевела взгляд на полынь, которая делала вид, что разговор ее не касается. Она поднялась, и села смотря, как девушка решает, что ответить.
– Мастер, обязан ликвидировать, каждую встречную тварь, – неуверенно протянула Настя. – Каждое чудовище – это потенциальная опасность для человека, – процитировала она устав братства.
– Я это с детства слышал по сто раз на дню, – фыркнул Иван. – Я должен был прихлопнуть вон Грома. Крапивку с Полынью. Ты понимаешь, что мы не лучше их? Мы куда хуже.
Человек, возомнивший себя царем природы, всего–навсего, жадный, алчный, самолюбивый паразит, которому по большему счету все равно, что останется после него. Главное получить, золото, еду, удовольствия, здесь и сейчас. И побольше. И плевать какой ценой.
Жизнь человека с возрастом превращается в бесконечное угождение своим порокам и низменным, зачастую откровенно скотским желаниям.
И все пороки обязательно прикрываются благородной личиной заботы о будущем и прочими высокими словами. И все эти оправдания человек придумывает в первую очередь для себя. Чтобы не чувствовать себя рабом своей жадности, когда хочется взять больше чем нужно, даже если от этого пострадают другие. А всегда хочется больше. Хочется взять все. И чтобы это все потом еще сложили в могилу. И чтобы в угоду, тому, кому это уже пофиг перерезали глотки паре рабов, чтобы и на том свете кто–то прислуживал этому паразиту.
Иван умостился поудобней, перевел дух, посмотрел на молчащих девушек и продолжил:
– Князьку одному как–то захотелось новую красивую мебель из редкой древесины. А древесину эту он взять не мог, потому что лесок стерег леший, который все свое существование холил и лелеял этот лесок. Он жил ради него. Души в тех деревьях не чаял как в собственных детях.
Господин мастер, вот ваши тридцать серебряников задатка, убейте нечисть пожалуйста. Она нам дерево взять не дает.
А господин мастер не хочет. Красивый лесок. Хороший в нем леший, работящий. Молодец.
А у господина мастера не спрашивают. Ему приказывают сам великий князь такой то, что моется раз в год и не сегодня–завтра сдохнет от сифилиса. Грязная, тупая скотина, что привыкла приказывать, и не знает, слова нет.
Не то господину мастеру не будет житья в этом княжестве. А если не дай Бог, господина мастера случайно прирежут где–нибудь в трактире, то злодея даже не будут искать.
Ну, ладно, хрен с ним. Подумаешь леший какой–то. Одним больше, одним меньше. Работа есть работа. Берет господин мастер, заказ, и идет в красивый лесок на склоне, над маленьким городком. А что делать, господину мастеру в этом княжестве зимовать, господину мастеру нужна работа, крыша над головой и пропитание. А вот немилость князя ему никак не нужна. Идет он, значит, находит слабенького лешего, находит источник его силы, и без жалости, равнодушно уничтожает.
Возвращается господин мастер за наградой.
Какая награда, господин мастер? О чем вы? Это ведь ваш долг перед обществом, перед людьми значится. Ай–ай–ай господин мастер. Постыдились бы.
Пока господин мастер зимует в княжестве, срубают тот лесок. Делают из тех красивых деревьев красивую мебель, и к весне та мебель уже лежит на свалке. А леском тем топят камин, чтобы значит у великого князя, изъязвленные пятки не мерзли.
Как только зима начинает сходить на–нет, убирается господин мастер из этого городка к чертовой матери.
После, через пару лет, господин мастер узнает, что городок тот, под склоном, на котором срубили красивый лес, затопило селевым потоком. Едва справились, людей пропало да потонуло страсть просто сколько.
Еще через несколько лет проезжает мастер мимо того городка.
А нет больше городка. Руины одни торчат из–под завалов. И склона того нет. Обрушился и разрушил город. И восстанавливать тот городок некому. Князь то богу душу отдал, а наследничкам некогда. Они за трон значится, борются, глотки друг дружке режут, да ядом потчивают.
Вот значится мастер оказывается и лешего ни за что порешил, и не нажился с того леска, и стал виноват в гибели сотен людей. Господин мастер тут же нашел себе успокаивающую отговорку, мол, князь виноват. Потом виноваты были лесорубы. Потом сами погибшие. Ну, ей богу, кто же строится под опасным склоном?
И так тот мастер придумывает себе отговорки, по сей день. По сто раз на дню, по сто причин находит, зная, что единственная причина это он сам, – горько вздохнув, закончил рассказ Иван.
– Я бы этому мастеру, горло перерезала, – сурово сказала простодушная Полынь, не заметив выражение лица Ивана.
– Режь, – устало вздохнув, откинул голову он, оголив шею с выпирающим кадыком. – Ты в своем праве.
– Иван, – вскинулась Настя.
– Не сходи с ума, – поддержала ее Вера.
Гром тут же напрягся и подошел к мастеру. Он пытался заслонить его собой, от замершей в нерешительности лесавки, что ненавистным взглядом прожигала, охотника на таких, как она.
Лицо Ивана было таким уставшим, он будто состарился на десятки лет, и смотрел, как из–под медных локонов ненавистью горят ее полынные глаза.
– Гром, – легонько оттолкнул он пса. – Не мешай. Все хорошо дружище.
Взметнулась на ветру копна медных волос. Полынь отвернулась. Лицо ее оставалось суровым, но глаза затуманила поволока задумчивости. Из полынных глаз скатилась кристальная слеза, и ее унес поток ветра.
– Вот так девочки, – приняв нормальную позу констатировал он. – Так и живет мастер Иван Безродный, которому во сне являются погибшие, не чужие люди. Люди,
