Мухан. — Цену набиваешь?
Старик отвязал белого скакуна и молча выбрался из круга. Привел его на ровное, чистое место за аулом, потрепал ладонью по высокой холке.
— Амир, вбей здесь кол, — распорядился он. — А ты, Махамбет, принеси из дома лопату, тряпку и пригоршню проса.
Юноши быстро выполнили распоряжения отца. Толеп привязал коня и копнул землю лопатой. Потом расстелил тряпку и, тщательно размельчив землю, ровным слоем, в два пальца толщиной, насыпал ее на материю. Обильно окропил все водой, густо утопил во влажной земле зерна и стал накладывать повязку на больную ногу коня.
Люди молча наблюдали за стариком.
— Мухан, надо сделать навес. — Толеп поднял вдруг потное лицо. — Солнце, сам видишь, печет немилосердно. И потом его надо кормить и поить. А как же?.. Будет на привязи… Когда приедешь за конем — приведи корову… — Он снова отвернулся и стал наматывать поверх повязки другую тряпку.
За обедом старик разговорился:
— Лет десять назад дед лечил так в Тайсойгане одного скакуна… Щиколотка будет потеть, взопреет, разогреется и вытянет на себя ростки. А ростки — это жизнь. Тут большой смысл, джигиты… Конь и не почувствует, как ростки проса пробьют кожу и пойдет кровь. Нож бы тут только навредил…
Через месяц старик сам проехал первым на Аккусе. Конь ступал без малейшего признака хромоты. Только после этого случая Адайбек наконец разрешил Толепу взять сыновей себе в напарники.
И в скором времени в табунах Адайбека не осталось коня, способного сбросить с себя Амира или Махамбета, если бы кто-нибудь из них взялся приучить животное к езде под седлом. Многие силачи в округе стали посматривать на них с опаской. И верно, день от дня юноши все больше затмевали их. Выдумкам друзей, казалось, не будет конца. Даже клеймение и стрижку коней весной они превратили в захватывающее зрелище.
Весь аул — от мала до велика — высыпал в тот день на улицу.
Буланый трехлетка, впервые попавший в петлю курука, метался по кругу, задыхаясь и храпя. Это был прекрасный конь с крепкими стройными ногами и длинной шеей. Он яростно взвивался на дыбы и тут же от рывка аркана падал на передние ноги, и снова вскакивал, поражая людей благородством линий и статью. Амир и Махамбет, перехватывая волосяной аркан, шаг за шагом подбирались к коню. Все туже затягивалась петля на шее буланого. Наконец он перестал скакать. Упираясь изо всех сил, конь смотрел на джигитов расширившимися от страха глазами, и бока его дрожали от неимоверного напряжения.
На расстоянии прыжка вперед осторожно выдвинулся Махамбет. Ноги джигитов теперь медленно скользили, почти не отрываясь от земли.
Кто-то в толпе выдавил шепотом:
— Вот сейчас… Сейчас!
— Тише! — тут же пресекли его. — Нельзя под руку!
Буланый конь, хрипя и роняя пену с губ, задирал голову все выше. Махамбет подошел почти вплотную, когда Амир кошкой бросился к коню и обхватил его заднюю ногу. Раздалось сдавленное ржание, буланый рванулся, но не смог тронуться с места.
Через минуту остриженный конь, с невысоким гребнем гривы и укороченным хвостом, с клеймом на бедре, ошарашенно врезался в табун.
Люди ожесточенно заспорили:
— У Амира руки что тиски, — восхищались одни.
Другие, наоборот, осуждали:
— Зря рискует. Так недолго и до беды…
— А вы попробуйте проделать это сами! Из таких джигитов и вырастают батыры!
— Без Махамбета бы ничего не получилось, — судачили третьи. — Главное — Махамбет…
— Верно. Тут без точности и спокойствия Махамбета не обойтись.
И все постепенно приходили к мнению, что не будь одного из друзей, то и второй, выбери ему в напарники хоть самого что ни на есть лучшего джигита Саркуля, не пошел бы на такой риск.
Потом люди опять замолчали, следя за джигитами. Очередной конь бился в могучих руках Амира и Махамбета, и девушки в страхе отводили глаза.
Такими и остались джигиты в памяти девушек, сильными и торжествующими, когда они были братьями и держались друг с другом вместе. И спустя много лет, вспоминая свою молодость, уже старухами, они увидят себя рядом с Амиром и Махамбетом и будут считать этот весенний день одним из самых светлых дней своей жизни. И будут хранить воспоминание, как тайну, которая поможет им в дни обиды или одиночества.
А жизнь шла своим чередом. Не успели еще Амир и Махамбет осознать себя взрослыми, как на их плечи легла забота о больной матери и младших братьях: Канате и Нигмете.
Старый Толеп умер смертью табунщика — ранним весенним утром, на руках своих товарищей, в бескрайней степи. Конь упал на камнях, когда Толеп летел во весь опор за табуном, напуганным волками. Табунщик ударился головой. Животное, раздробившее себе переднюю ногу, прирезали на поминки: все равно никто, кроме мертвого теперь Толепа, не смог бы поставить коня на ноги. Сыновьям его было не до этого. Травы в тот год выгорели рано, и Адайбек торопил джигитов с уходом на дальние летние жайляу. Еле дождался сороковины Толепа. О том, что Жамал больна, он и слушать не стал.
А Жамал заметно сдала после смерти мужа. Она ослабела и уже совсем не вставала с постели.
Долгими мучительными ночами вспоминала старая женщина свою жизнь, полную хлопот, труда и лишений. Вспоминала мужа. Однажды подумала, что со смертью Толепа умерла еще одна людская тайна. Что связывало его в молодости с Ерали и Адайбеком? Что потом разбросало их, если они дружили? Она припомнила, как Толеп проговорился однажды, что первая жена, которую он похоронил совсем молодой, была сестрой его близкого друга. Может быть, она была сестрой Ерали? Вытянуть из Толепа лишнее слово, пожалуй, было потрудней, чем выпросить у Адайбека овцу… Да и крутоват оказался старик, тяжел на руку, чего греха таить… И впервые старой женщине стало больно от мысли, что у мужа было что-то свое, какая-то своя тайна, в которую он не посвятил ее при жизни. А были ли у нее тайны от Толепа? Наверное, какие-то были, забытые теперь ею самой…
Стояло жаркое лето. От зноя поникли густые травы, еще недавно расходившиеся волнами. От сухого ветра, беспрестанно дующего с юга, судорожно трещали стебли. Жамал видела через дверной проем, как порыжели вдалеке пески, а ближе ослепительно белел выпаренный солнцем панцирь такыра. Черные скворцы не улетали от колодцев, и она слышала, как старики зычными окриками осаживали детей, так и рвавшихся бить присмиревших птиц.
И она вспоминала слова Толепа, сказанные им перед последним выездом на жайляу: «Мы с Ерали дружили в юности, но наша дружба не выдержала испытаний. Пусть наши
