дети растут вместе. Пусть у них будет общая цель в жизни. И ты все время должна заботиться об этом…» Со спокойной, усталой грустью Жамал думала о том, что не успеет выполнить наказ мужа: судьба ее сыновей неопределенна, и она не может угадать их будущее. Закрывались глаза, но даже в дремотной слабости она не переставала думать об Амире и Махамбете, плыли перед ее взором знакомые картины, стоял в ушах неутихающий шум жизни, приходили ее запахи. И не было возле умирающей женщины ее детей, потому что они были табунщиками, как их отец, которого Жамал тоже редко видела в доме.
Они бывали в ауле наездами…
И в один из своих наездов в аул Махамбет с Амиром придумали новое развлечение. Они решили рыть колодцы, состязаясь друг с другом. Рядом на лужайке несколько девушек, торопясь, ставили юрту. Немедля собралась толпа.
Джигиты, каждый на своем месте, раздетые до пояса, играя мускулами, вгоняли лопаты в землю. Они копали, наваливаясь на черенок животом, подражая знаменитому колодцекопателю Сатыбалды, однажды заезжавшему к ним в аул.
Людей снова захватило состязание.
— Амир! — кричала одна сторона. — Молодец, Амир!
— Давай, Махамбет! — подступала вторая к самому краю колодца, чуть ли не ловя руками взлетающие вверх комья влажного песка. — Ты что? Устал! Шевелись!.. Не поддавайся!..
Соперники не жалели сил. Загорелые, коричневые тела их блестели от пота, мышцы на спине и руках набухли и, казалось, вот-вот разорвутся от напряжения. Они торопились — нужно было дойти до грунтовой воды раньше, чем девушки успеют поставить юрту и украсить ее к предстоящей вечеринке. Такое условие поставила хозяйка сегодняшнего вечера Санди, пожелавшая угостить своих гостей чаем, заваренным водой из нового колодца. Махамбет и Амир, не задумываясь, подхватили ее желание, а вода в Саркуле была на глубине в два человеческих роста…
К вечеру, когда солнце повисло над самым горизонтом, джигиты добрались до воды. Усталые, измазанные глиной, Амир и Махамбет пошли к старым колодцам. Они мылись, обливаясь студеной водой из ведра, когда подошла Санди.
— Надо занести домой воду, — сообщила она, скидывая с плеча коромысло. — В новом колодце вода еще мутная. А как вы? Руки, поди, еле поднимаются?
— Ну вот еще! — Амир, пошатываясь, ноги еще не отошли от напряжения, подошел к ней, взял ведра.
Махамбет наполнил их водой.
— Не задерживайтесь. Акжигит обещал петь всю ночь. — На тонком смуглом лице девушки сверкнули белоснежные зубы, кокетливо изогнулись тонкие брови. — Первая песня победителю — Амиру.
Амир, положив руку на плечо Махамбета, с улыбкой смотрел вслед Санди.
— Одевайся, — сказал Махамбет.
— Люблю я ее, — признался Амир. — Ты просто не знаешь, как я люблю ее.
— Что это с тобой сегодня? — улыбнулся Махамбет.
— Не знаю. — Амир рассмеялся.
— Одевайся, — повторил Махамбет обычным спокойным голосом. — Пора идти.
Он натянул рубашку на мокрое тело, взял кауга и, не дожидаясь Амира, неторопливо зашагал в аул.
Амир, неуклюже подпрыгивая на онемевших ногах, догнал Махамбета. Он не заметил грустной улыбки на лице друга. Но если бы и увидел ее, то не придал бы этому большого значения. Он вспомнит об этом коротком разговоре намного позже, когда саркульцы столкнут их в непримиримой борьбе, чтобы обязательно выявить в одном — победителя, в другом — побежденного.
Осенью заправилы рода собрались в Жем на ас — поминки по одному из местных баев, устраиваемые по истечении года после смерти.
Ас обещал быть богатым. Приглашения на него получили самые знатные роды, и влиятельные бии, аткаминеры[36] и аксакалы аулов саркульскнх черкешей тщательно отбирали скакунов.
В день отъезда в Жем бии и богачи собрались в юрте Адайбека. Они попытались добиться согласия Адайбека послать на байгу Каракуина.
— Каракуин не будет участвовать, — раздраженно перебил Адайбек старшего бия Есенберди, как только тот завел речь о вороном.
— Кони, которых мы выбрали, еще ни разу не выиграли у Аккуса, Муханова скакуна, — настаивал Есенберди, — а в Жем прибудут наверняка адаи.
— Победа на таком большом асе — слава на долгие годы, — заметил другой бий. — Мы выбрали лучших скакунов, но они не смогут прийти первыми.
— Каракуину пока рано на большую байгу, — стоял на своем Адайбек. — Да вот пусть Амир скажет свое мнение, — обернулся он вдруг в сторону табунщиков, сидящих у самого входа. — Они с Махамбетом готовят скакунов, знают.
— Каракуин слишком горяч, не терпит впереди себя соперников, — разъяснил баям Амир. — А возглавлять скачку в сто верст ему еще не под силу.
Его выслушали с неудовольствием.
— Кому же защищать честь рода в состязаниях по борьбе? — спросил кто-то.
— Амир — выходец из Кете, — резко бросил Есенберди. — Черкеш Махамбет поедет с нами.
С ним согласились.
— Чужая кровь…
— Правильно! Пусть едет Махамбет, — заметил Адайбек, сидевший рядом с Есенберди. — Где Махамбет?
— Здесь я, — подал голос Махамбет.
Амир вспыхнул. Он терпел, когда Адайбек поручил Махамбету тренировать лучших скакунов, молчал, когда разрешали ему отлучаться для поездки в гости, но ведь они с другом уговорились выступать на соревнованиях по борьбе, соблюдая очередность! Что же он теперь? Забыл?.. Он никогда не ожидал, что его могут посчитать в ауле чужим, в родном ауле, где он вырос и живет. Чужая кровь!.. Не в силах вынести обиду, джигит выскочил из юрты, взлетел на коня и ускакал в степь.
— Остынет! — заметил кто-то.
И люди теснее придвинулись к биям.
А через две недели в аулах узнали, что на берегах Жема победил знаменитый Аккус — конь управителя Мухана, в состязаниях же борцов Махамбет положил на лопатки всех соперников. Один из призов — стригунок — достался Махамбету. Аулы саркульских черкешей, расположенные невдалеке друг от друга, ликовали. На время люди позабыли и происхождение Махамбета, и его полное нужды детство, зато вспомнили, как Адайбек доверил ему сперва отару, а потом и табун. Вспомнили и о том, что Аккуса два года назад вылечил Толеп, и как-то незаметно отошло на задний план поражение собственных скакунов. Люди словно опьянели. И Махамбет, радостный, возбужденный удачей, не сразу вспомнил о друге.
Амир сам напомнил о себе. Вечером, когда все готовились к торжественному ужину, в аул влетел Амир. Поперек седла перед ним лежал огромный живой связанный волк.
Рассекая толпу, Амир проскакал к юрте Адайбека. Молча, далеко, в самый центр круга аткаминеров, развалившихся на шелковых одеялах, швырнул он волка. Толпа ахнула. Обливая людей, отлетела шара[37] с кумысом; вскочили оскорбленные бии:
— Что он делает? — воскликнул Оспан.
— Амир?!
Поступок джигита ошеломил людей. Смешалось все — шум, крики, чей-то плач…
— Как!.. — задохнулся от гнева бий Есенберди. — Как ты
