Швейцар кивнул:
– Дайте закурить. У меня в боковом.
Коля вытащил портсигар, сунул швейцару папиросу, дал прикурить. Швейцар затянулся:
– Соловьева хотели пришить. Да он скрывался. Ясно было - со дня на день выдаст. Седой и решил: Савельева заявит, ну, ей какое-то доверие окажут, она и будет нечто вроде наших глаз и ушей. У вас…
– Официанта зачем убил? - спокойно спросил Коля.
– Доказать еще надо, - осклабился швейцар.
– Раны сами за себя скажут. У Слайковского и у официанта. Экспертиза установит. Впрочем, и так видно - одинаковые они. В обоих случаях - твоя рука.
– Моя, - согласился швейцар. - Меня этому удару еще в шестнадцатом году урки научили. Я в "Крестах" за разбой сидел. По малолетству скоро освободился. Эх, начальник, кабы женщина ваша Савельеву на пушку не взяла, не напугала - жива бы сейчас была.
– Молчи, - Коля стиснул зубы. - Молчи об этом.
– Ведь как вышло-то? - разговорился швейцар. - Она думала: официант расколется, скажет, где хаза Седого. А ведь официант этот, начальник, и в самом деле про хазу знал. Что делать оставалось?
– Где Седой? - спросил Коля. - Сейчас поедем к нему. Я, между прочим, для того и остался с тобой.
– Нет, начальник, - швейцар замотал головой. - Седого я не сдам. Кабы вы не напороли - вы бы сами собой на Седого вышли. Я ведь с ним во дворе "Каира" только что говорил. Рабочим он у нас. А теперь - ищи ветра в поле.
– Хазу покажешь, - сказал Коля. - Говори, куда ехать.
– Не покажу, - вздохнул швейцар. - Потому что от любого скроешься, а Седой всюду найдет.
– Не найдет, расстреляем мы его.
– Его память меня найдет, - серьезно сказал швейцар. - Память - она тоже…
– Не найдет, - повторил Коля. - Некого искать. Тебе же стенка наверняка, так что иллюзий не строй.
Швейцар сверкнул глазами:
– Тем более не скажу. Издеваться еще будешь. Тут и так на душе кошки скребут.
– Убил двоих, помог третьего убить - кошки не скребли? - тихо спросил Коля.
Автомобиль свернул к Петропавловской крепости, остановился у самой невской воды. Коля открыл дверцу:
– Выходи.
Швейцар вылез из машины, с искренним недоумением посмотрел на Колю.
– Меня теперь, как княжну Тараканову, в бастион? - Он засмеялся.
– Сейчас узнаешь, - Коля вытащил кольт. - Смотри и слушай, пока глаза и уши работают… - Коля трижды нажал спуск кольта. Плеснуло короткое пламя, но вместо раскатистого грохота, который ожидал услышать швейцар, раздались слабые хлопки, словно вытащили три пробки из трех бутылок.
– Не понял еще? - спросил Коля.
Швейцар попятился:
– Нет… Нет! Нельзя!
– Можно, - кивнул Коля. - Погиб такой человек. Такой человек убит, что не будет тебе прощения.
– А-а-а… - заорал швейцар и побежал к мосту.
– Зря кричишь, - в спину ему сказал Коля. - Здесь никто не услышит. А ты помнишь, как кричали люди, честные люди, которых вы убивали из-за трех рублей? Из-за часов? Нет… Тебя никто не услышит, я это место знаю.
Швейцар стоял спиной к Коле. Со связанными руками далеко не убежишь, он это понял и ожидал своей участи.
Коля подошел ближе:
– Если не хочешь сдохнуть, как бешеный пес, - очистись перед концом. Где Седой?
Швейцар обернулся: глаза у него вылезли из орбит, с лица лил пот.
– Кирочная… Я покажу… Только не надо!
Коля сунул кольт за ремень, схватил швейцара за лацканы пиджака, притянул к себе:
– Не надо! А ты, гнус, думал о тех, кого убивал? Они ведь тоже говорили тебе: "Не надо". А ты…
– Я покажу… Поедем…
– Все равно тебе через два месяца стенка, - с ненавистью сказал Коля. - Сразу говорю: жизнь не спасешь.
– Еще два… месяца. Целая вечность… - бормотал швейцар. - Только не сейчас, не здесь…
Коля оттолкнул его:
– Негодяй ничтожный. Я руки о тебя марать не стану. Садись в машину.
"Форд" вырулил на мост и рванулся навстречу рассвету: над городом занималась заря.
…Дом, около которого швейцар попросил остановиться, был стар и огромен - типичный петербургский доходный дом. В окнах - ни огонька.
– Это здесь… - Швейцар вошел в парадное: - Осторожно, света нет. Десять ступенек вниз и налево. И стучите: три длинных, два коротких. Он откроет.
– Что он здесь делает?
Швейцар заколебался, неохотно сказал:
– Кладку свою подгребает… В цементе она, сразу не возьмешь… Я должен был принести инструмент, помочь.
– Стой здесь, - Коля снял левый наручник с запястья швейцара и защелкнул его на толстом пруте лестничной ограды. - Надо бы тебя под его маузер подставить, - усмехнулся Коля. - Да ведь мы - не вы. Стой и чтобы я тебя не слышал. Второй выход есть?
Швейцар замотал головой. Коля спустился вниз и постучал, как было условлено. Громыхнули засовы, дверь мягко открылась. Внутри горел свет.
– Входи, - Седой вытянул голову, глядя в темноту.
И тогда Коля изо всех сил ударил его. Седой рухнул, как бык под ударом молота. Коля взбежал по лестнице, отцепил кольцо наручников от перил и вместе со швейцаром спустился вниз. В свободное кольцо он сунул запястье Седого и защелкнул замок. Теперь оба преступника были блокированы.
– Как очнется, - объясни ему, что беситься не стоит.
Он осмотрелся. В углу валялись кирпичи разобранной печки. Коля подошел ближе. Седой уже извлек свой тайник - большую железную шкатулку с висячим замком от почтового ящика. Коля усмехнулся такой наивной предосторожности. Он легко сбил замок рукояткой кольта и открыл крышку. Шкатулка была Доверху наполнена золотыми кольцами, серьгами, часами, кулонами и пачками сторублевок. Коля повернулся и перехватил вспыхнувший безудержной алчностью взгляд швейцара. Волк оставался волком и на краю могилы - этот закон преступного мира не менялся никогда. Коля это давно понял.
Когда конвойный с лязгом открыл двери камеры - Родькин спал. Несколько мгновений Коля стоял возле изголовья, ожидая, пока Родькин проснется, потом тронул его.
– На выход, Родькин.
– Ночью хоть покой дайте, - Родькин сел.
– С вещами. - Коля повернулся к конвойному. - Я провожу гражданина Родькина.
– Как… с вещами? - ошалело посмотрел Родькин.
– Швейцара и Седого мы взяли. Они уже здесь, в камерах. А ты ступай домой.
Родькин зарыдал.
– Я ведь не поверил Соловьеву, - давясь слезами, говорил он. - Я следил за ним. Помешать хотел. Только опоздал - вижу: ударили Слайковского. Портфель забрали и ходу! Я подбегаю, у него в виске ручка финки торчит. Я выдернул. Хотел, как лучше. А он мертвый уже. Я убежать хотел. Тут меня Седой и взял в оборот. Как мне было не признаваться? Он так и так меня бы кончил…
– А признаваться в том, чего не делал, - зачем? - грустно спросил Коля.
– Когда меня на Дворцовую доставили - замнач ОБХСС Фомичев дежурным был, - сказал Родькин. - Он мне четко объяснил, что чистосердечное признание облегчает наказание. Я его спрашиваю, а какое мне будет наказание? Он говорит: стенка. Вы бы что выбрали - Седого или стенку?
– Я бы правду выбрал, - сказал Коля. - Ты мне поверь, Родькин: правда ведь на самом деле в огне не горит и в воде не тонет, - Коля открыл дверь камеры: - Иди… И постарайся понять, что мир не из одних подлецов состоит.
Знаки "Почетного чекиста" приехал вручать заместитель наркома. Награжденных собрали в актовом зале Смольного. В третьем ряду Коля увидел шофера, который некогда привез его к Смольному. Банников тоже узнал Колю и помахал ему рукой. Когда зачитывали представление на Банникова, - Коля узнал, что тот награжден за долголетнюю деятельность, связанную с охраной государственной границы.
А потом и Коля принял из рук заместителя наркома красную сафьяновую коробочку и грамоту. Зал аплодировал, а Коля, возвращаясь на свое место, думал о том, что, наверное, все победы достаются недешево, но успех в его профессии всегда обходится слишком дорого. И еще одно обстоятельство омрачило праздник Коли: сразу же вслед за ним знак "Почетного чекиста" получил инспектор милиции Кузьмичев. И ему аплодировал зал, и он тоже шел в проходе между рядами и радостно и гордо улыбался, будто бы и в самом деле был убежден, что его награда не менее справедлива и почетна, чем кровью добытые награды остальных.
Сразу же после торжественного заседания Коля встретился с Машей, и они поехали на Смоленское кладбище.
Трава уже разрослась. Сюда давно никто не приходил. Над не успевшим еще осесть холмиком возвышался яркий, красный обелиск со звездочкой и золотела надпись: "Мария Гавриловна Кондакова". Коля снял с груди знак "Почетного чекиста" и положил его на несколько минут в изголовье могилы. Маша молча кивнула. Она поняла порыв мужа и, обычно резкая, не принимающая всякого рода напыщенную символику, на этот раз тихо и нежно провела ладонью по руке Коли.
Когда они уходили, на повороте аллеи Коля оглянулся в последний раз. Четыре обелиска над могилами друзей были уже не видны, их скрыла молодая листва, а пятый, над могилой Маруськи, стремительно рвался вверх, словно никак не хотел смириться с тем, что под ним неподвижно лежит такой живой, такой неуемно горячий человек, каким всегда, до последней секунды была сотрудница Ленинградского уголовного розыска Мария Кондакова, Маруська…
