— Конечно, многие мужчины делами с тобой циновку за это время, но тебе следует предупредить их, что, пока я остаюсь в Фивах, я буду у тебя, ибо, если меня выводят из себя, я прихожу в ярость! Когда я сражался против кабиров, солдаты Хоремхеба прозвали меня Сыном Дикого Осла.
Она воздела руки в притворном испуге и сказала:
— Вот чего я так сильно боялась, ибо Капта рассказывал мне о многих страшных схватках и стычках, куда тебя вовлекала твоя горячность и ты спасался только благодаря его преданности и решительности.
Услышав имя Капта, я представил себе всю бесстыдную ложь, которую он, наверно, рассказал ей обо мне и моей жизни в чужих землях. У меня упало сердце, слезы потекли из глаз, и я воскликнул:
— Где же Капта, мой бывший раб и слуга, которого я хочу обнять? Ибо мое сердце сильно тоскует о нем, хотя и не подобает мне так говорить о рабе.
Мерит пыталась утихомирить меня:
— И вправду видно, что ты не привык к «крокодильему хвосту», а мой отец сердится из-за шума и смотрит сюда из-за твоего крика. Ты не увидишь Капта до вечера, ибо он занят важными делами на хлебной бирже и в таверне. Ты будешь поражен, когда увидишь его, ибо он вряд ли помнит, что когда-то был рабом и носил твои сандалии на палке, перекинутой через плечо. Я поведу тебя подышать свежим воздухом до его прихода Ты, конечно, захочешь посмотреть, как изменились Фивы после твоего отъезда, и мы с тобой будем только вдвоем.
Она пошла переодеться, подкраситься и надеть золотые и серебряные украшения. Только руки и ноги отличали ее от знатной дамы, хотя немногие дамы имели такой ясный и спокойный взгляд, как у нее, или такой горделивый рот. Я приказал рабам нести нас по улице Рамс, и мы сидели в носилках так близко, что я вдыхал аромат ее помады, который был запахом Фив, более острым и пьянящим, чем все редкие притирания Ахетатона. Я держал ее руку в своей, и ни одной дурной мысли не осталось в моей голове. После долгого путешествия я вернулся домой.
Мы приблизились к храму, где над опустевшими дворами кружились и пронзительно кричали черные птицы; они никогда не возвращались к своим холмам и обитали в их окрестностях. Эти места были прокляты и отвратительны людям. Мы сошли с носилок и бродили по безлюдным внешним дворам, не встречая ни души, кроме тех, кто состоял при Обители Жизни или Обители Смерти. Содержать эти заведения было крайне дорого и хлопотливо. Мерит сказала мне, что люди избегают также и Обитель Жизни, поэтому врачи в большинстве перебрались в город и теперь практикуют там. Мы прошли в храмовый сад, но тропинки заросли травой, а деревья были вырублены и разворованы. Фараон превратил этот сад в общественный парк, но мы встретили там только парочку грязных бродяг, которые бросали на нас косые взгляды.
Мерит сказала:
— Ты надорвал мое сердце, приведя меня в это дурное место. Несомненно, крест Атона защитит нас, хотя я бы предпочла, чтобы ты снял его, а не то тебя побьют камнями. Фивы все еще охвачены ненавистью.
Она была права. Когда мы вернулись на площадь перед храмом, люди плевались, завидя мой крест. Меня удивило, что какой-то жрец Амона смело идет сквозь толпу; он был одет во все белое, и голова его была выбрита вопреки приказу фараона. Его лицо блестело, одежда была из лучшего полотна, и он, казалось, не страдал от лишений. Народ безмолвно расступался перед ним. Благоразумие побудило меня прикрыть рукой крест Атона, ибо мне не хотелось поднимать ненужного шума.
Мы задержались у стены, где сидел на своей циновке сказитель с пустой чашей перед ним. Слушатели стояли вокруг него, а самые бедные из них сидели на земле, не заботясь о своей одежде. Историю, которую он рассказывал, я никогда прежде не слышал, ибо он говорил о лжефараоне, жившем много-много лет назад, и о его матери — черной колдунье. По воле Сета, эта колдунья добилась любви доброго фараона и родила лже-фараона, который старался погубить египтян и превратить их в рабов нубийцев и дикарей. Он уничтожил статуи Ра, так что Ра проклял страну, и она стала бесплодной. Люди погибали от ужасных наводнений, саранча пожирала созревший урожай, а водоемы превратились в зловонные кровавые лужи. Но дни лжефараона были сочтены, ибо власть Ра была могущественнее Сета. Лже-фараон умер страшной смертью, как и его колдунья-мать, а Ра изничтожил всех отрекшихся от него и разделил их дома, имущество и земли между теми, кто остался верен ему во всех испытаниях и ждал его возвращения.
Этот рассказ был очень длинным и очень волнующим, и люди перебирали ногами и поднимали руки, нетерпеливо желая услышать окончание. Я тоже слушал с открытым ртом. Когда рассказ закончился и лжефараон был наказан и брошен в бездонную яму, когда его имя было проклято, а Ра вознаградил тех, кто был ему верен, слушатели запрыгали и закричали от восторга и стали бросать монеты в чашу сказителя.
Я был очень озадачен и сказал Мерит:
— Это новый рассказ, которого я никогда прежде не слышал, хотя мне казалось, что я выучил их все еще ребенком, поскольку моя мать Кипа страстно любила и весьма благоволила к сказителям — настолько, что мой отец Сенмут иногда угрожал им палкой, когда она кормила их у нас на кухне. Да, эта история новая. Хотя это и невероятно, я сказал бы, что она имеет отношение к фараону Эхнатону и тому ложному богу, чье имя мы не осмеливаемся произносить вслух. Следовало бы запретить рассказывать подобные истории!
Мерит улыбнулась.
— Как можно это запретить? Это слушают с удовольствием в обоих царствах в каждой подворотне и у каждой стены в самых маленьких селениях. Когда стражники угрожают сказителям, те утверждают, что это старинное сказание и они могут это доказать, ибо жрецы обнаружили его в очень древних записях. Так что стражники остаются ни с чем. Однако я слыхала, что Хоремхеб, — а он жестокий человек, и ему наплевать на всякие доказательства и письмена, — приказал повесить нескольких сказителей на стене и бросить их тела крокодилам.
Мерит взяла мою руку и, улыбаясь, продолжала:
— В Фивах много говорят о предсказаниях. Как только двое сойдутся, тут же рассказывают друг другу об услышанных ими пророчествах и дурных предзнаменованиях. Тебе известно, что на полях чахнут злаки, бедняки мрут от голода, а подати давят и на богатых, и на бедных. Предрекают, что будет еще хуже, и я трепещу, думая обо всех бедах, которыми угрожают нам эти пророчества.
Я отнял у нее мою руку, а заодно и мое сердце. «Крокодилий хвост» давно выветрился из моей головы, и теперь она болела. Я упал духом, и ее тупое упрямство нисколько не ободрило меня.
Так что мы вернулись в таверну не в духе, и я знал, что слова Эхнатона были правдивы: «Атон разлучит ребенка с матерью и мужчину с сестрой его сердца, доколе его царство не утвердится на земле».
Но я совсем не хотел разлучаться с Мерит из-за Атона, поэтому пребывал в чрезвычайно дурном настроении, пока не увидел вечером Капта.
3
Никто не смог бы долго предаваться унынию при виде Капта, который появился в таверне огромный и увесистый, как беременная свинья, столь тучный, что только боком ему удалось протиснуться в дверь. Лицо его, круглое, как луна, блестело от пота и дорогих мазей; на нем был прекрасный голубой парик, а его пустой глаз был прикрыт золотым диском. Он больше не носил сирийское одеяние, а был облачен по египетской моде в самую лучшую одежду, какую только могли сшить фиванские портные, на его запястьях и толстых лодыжках позвякивали золотые браслеты.
Увидев меня, он вскрикнул и в изумлении воздел руки, затем простер их перед собой, низко склонившись передо мной, что при его брюхе было не так просто.
— Благословен день, когда мой господин вернулся домой!
Чувства одолевали его, и он плакал, бросаясь на колени, чтобы обнять мои ноги, и издавая такие вопли, что я узнал моего старого Капта, несмотря на царское полотно и золотые браслеты, дорогие мази и голубой парик. Я поднял его за руки и обнял, и мне казалось, что у меня в объятиях тучный бык, от которого пахнет свежим хлебом, так сильно пропитался он запахом хлебной биржи.
Он тоже учтиво понюхал мои плечи, утер слезу и засмеялся.
— Эго для меня такой радостный день, что я хочу бесплатно поднести каждому завсегдатаю моего заведения по кубку «крокодильего хвоста». Если кто-то пожелает второй, пусть платит за него сам.
Он повел меня во внутренние покои дома и усадил на мягкие циновки. Он позволил Мерит сесть рядом со мной, а тем временем слуга и рабы принесли мне лучшее, что было в доме. Его вина были не хуже вин фараона, а его жареный гусь был фиванским гусем, которому нет равных во всем Египте, ибо его кормят тухлой рыбой и она придает мясу самый изысканный, самый тонкий аромат.
Когда мы кончили есть и пить, он сказал:
— Синухе, мой господин и хозяин, полагаю, что ты внимательно проверил все отчеты и счета, подготовленные для тебя писцами по моему приказу и отправленные тебе в Ахетатон за все эти годы. Может быть, ты позволишь мне включить этот обед в счет наших расходов, а также и «крокодильи хвосты», которыми по случаю моей большой радости я одарил посетителей? Все это будет к твоей выгоде, ибо стоит больших трудов обмануть налоговое ведомство фараона ради твоей пользы.
