Анна спокойно ответила:
– Мне Алим нужен... Просили кое-что ему передать, очень срочно.
Ложь сработала. Калитка отворилась:
– Я Алим! Чего просили передать?
Анна спокойно подняла пистолет к левой стороне его груди вплотную и дважды нажала на курок:
– Это тебе за сестру и за отца!
Труп упал прямо к ее ногам. Иноземцева спокойно перешагнула через него и встала на низеньком крылечке в тень. Из дома на выстрелы выскочили двое азербайджанцев. Навскидку, почти не целясь, Анна выстрелила и в них. Один скатился по лестнице с воем, держась за простреленное колено. Другой с визгом катался по крыльцу, ухватившись руками за промежность... Сказав раненым, что пристрелит, если дернутся, Анна вошла в дом. Обошла комнаты, но там никого не оказалось. Перешагнув через раненых и труп, она пошла к телефонной будке и снова позвонила мужу. Рассказав обо всем, попросила найти адвоката и положила трубку раньше, чем он успел хоть что-то сказать. Пошла в милицию. По дороге швырнула пистолет в открытый канализационный люк. В пять утра разбудила спящих милиционеров... Устало сказала:
– Отведите меня в камеру! У дома Мансурова лежит труп, а на крыльце – двое раненых... Это сделала я. Но больше я ничего вам не скажу без адвоката.
Сон с лейтенанта мгновенно слетел. Он схватил телефонную трубку и начал названивать начальству домой и в больницу. До приезда капитана Коломейцева пытался задавать Анне вопросы, но она молчала. Молчала и при начальнике милиции. Коломейцев не добился от нее ни слова и в конце концов отправил в камеру. Едва опустившись на жесткие нары, Анна мгновенно погрузилась в черный, без сновидений, сон...
Не доезжая до Копейково, Иноземцева выслала вперед разведку. Парни вскоре вернулись вместе с местным жителем. Мужик объяснил:
– А черных в деревне нет со вчерашнего вечера... Куда-то укатили на трех машинах и больше не появлялись.
Анна показала ему пленных:
– Эти?
– Они и есть.
– Тогда поехали в деревню!
Местного посадили в одну из машин и колонна двинулась дальше. Из каждого дома начали выходить люди. Они шли в центр деревни, к магазину. Когда колонна подъехала, там уже образовалась толпа. А народ все шел и шел... Пришли и старые и молодые. Иноземцева вышла из машины, поздоровалась:
– Здравствуйте, соседи!
Анна поднялась на верхнюю ступеньку крылечка у магазина, чтобы всех видеть и заговорила:
– Люди! Я из соседнего района... Зовут меня Иноземцева Анна Николаевна.
По толпе пошел гул: «Хозяйка района! Сама пожаловала!» Но Анна снова заговорила, и гомон стих:
– Думаю, здесь ни для кого не секрет, что происходит в нашем районе... Мы выгнали с его территории всех лиц кавказской национальности. Вчера вечером с территории вашего района они предприняли попытку проникнуть к нам. Это не удалось, и взяли мы их без единого выстрела. Я привезла их сюда, на ваш суд, хотя и не всех. Троих я отправила к нам в райцентр. Они отличились у нас: на их совести вымогательства и изнасилование, драки и хулиганство. Оставшихся я привезла к вам, про них ни я, ни мои люди ничего не знаем. Судите их сами... Хватит терпеть! Ведь и в вашем районе милиция у них на прикорме. Сейчас их приведут сюда. Если есть среди них невиновные, я прошу вас – отпустите их с миром!
Толпа загудела при виде приближающихся кавказцев. Многие из пленных шли, опустив головы. Руки им развязали и поставили на верхней ступеньке у магазина. Иноземцева спустилась вниз, стояла среди сельчан в толпе и разговаривала с людьми.
Из толпы степенно вышел мужик лет сорока. Ткнул в одного из кавказцев пальцем и начал говорить:
– У нас с бабой в прошлом году морковь хорошо уродилась... Ну моя, само собой, решила на рынок съездить в город, продать излишки. Сама знаешь, Анна Николаевна, как сейчас деньги выдают... Этот пришел к нам вечером и сказал, чтоб мы ему морковь продали, он-де в городе палатку держит. Цену дал смехотворную, и мы отказались. Он что-то пробормотал по-своему и ушел. Он в деревне с одной бабенкой долго жил, и мы не думали ни о чем плохом. Баба моя с зятем поговорила, у того машина. Витька обещал приехать, и баба собралась. Морковь в мешки поклали и на лужок перед домом вытащили, чтоб побыстрей погрузить. А этот ирод по всей моркови на грузовике проехал! Два мешка загубил. Баба неделю ревела...
Иноземцева выслушала внимательно рассказ. Подумала и спросила толпу:
– Есть еще претензии к этому человеку?
Оказалось, что в деревне есть еще шесть человек, с которыми кавказец поступил примерно так же: одним порубил капусту топором, другим полил бензином предназначенную для продажи картошку. Были и такие, кто, испугавшись, сдавал ему овощи за бесценок. Они тоже говорили о своей обиде. Старенькая бабулька, подойдя к Иноземцевой вплотную, сказала:
– А у меня они жили целую неделю. Дом-то большой у меня... Хозяйничали, как в собственном дому. Грязи натащили, мне теперь и не убраться по-хорошему. Раньше подмету маленько, и снова у меня чисто, а теперь, как в хлеву... А этот безбожник еще и икону стащил! Пусть возвращает, она мне от матушки досталась.
Анна быстро сообразила, что заниматься женскими делами на Кавказе позором считается, и сказала:
– Они вам, бабушка, сегодня весь дом вымоют... И икону он тебе вернет! Или заплатит хорошо, как положено...
В толпе сразу же загудели:
– Тогда и нам пусть платит за разбой!
Иноземцева подняла руки:
– Я согласна с вами! – Повернулась к кавказцу:
– Все слышал? Плати людям! Тот ответил:
– Денег здесь столько нет. Они у меня в городе. Я согласен заплатить, если потом отпустят... Только пусть полы не заставляют мыть.
– Условия сейчас ставишь не ты, а они! Полы вы вымоете, чтобы в следующий раз ты сто раз подумал, прежде чем в чужой дом врываться. И икону вернешь!
– Икону не могу.
– Почему?
– Она уже продана.
– Выкупишь!
– Но я уже не куплю ее за ту цену, за какую продал! – Это твои проблемы!
И добавила:
– Пиши письмо кому-нибудь из своих в городе: пусть присылают выкуп и икону. После передачи денег и иконы тебя отпустят. А пока поработаешь в деревне на тех, кого обидел ни за что.
Толпа довольно загудела, а кавказец сник... Остальные заволновались. Иноземцева снова заговорила:
– Люди! Есть среди них еще виноватые?
От толпы отделилось сразу несколько человек. Загомонили разом:
– Настоящих-то злодеев здесь нет! Где Мансур?
Анна опять подняла руки:
– Мансуров сбежал, бросив свое войско. Прямо в грязную канаву сиганул и сейчас прячется где-то в лесу. Будьте осторожны, он вооружен. А те трое, о которых вы говорите, у нас в камере сидят. У меня к ним особые счеты. Я их шесть лет искала.
Кровопролития, которого опасался Павел не произошло. К остальным кавказцам претензий у людей не было. Старушка, у которой они жили, указала рукой на молодого парня на ступеньках и заступилась:
– Доченька, отпусти его по-хорошему... Он часто со мной разговаривал. Уважительный паренек! И когда готовили, всегда мне горяченького приносил.
Анна улыбнулась:
– Ну, раз уж вы за него просите, он и будет курьером! А остальных распределите по домам тех, кого они обижали. Пока выкуп не придет, пусть помогают вам по хозяйству... Но глядите, люди, чтобы не сбежали.
Иноземцева повернулась к молодому парню:
– Отправишься с письмами в город! Передашь их своим соплеменникам, пусть готовят выкуп. Надумают выкинуть что-нибудь вроде освободительного налета – я, собственноручно, тех двух и вот этого, – Анна кивнула в сторону сникшего кавказца, – расстреляю! Понял?
Парень кивнул.
Судебный процесс прошел для Анны, как в тумане... Она ничего не помнила и не осознавала. Лишь приговор заставил ее собраться с мыслями. Она увидела встревоженное лицо мужа в первом ряду, расстроенное лицо матери. Ее удивило, почему нет отца. Но уже на другой день она поняла это. Анну должны были везти в тюрьму и, идя к машине, с заведенными за спину руками, она увидела их всех: мать, сестер, Андрея с сыном, свекра со свекровью и отца в инвалидной коляске... Она дико закричала, отшвырнула конвоира в сторону и кинулась к родным.
Конвоиры скрутили ее и забросили в УАЗик, как куклу. Анна через зарешеченное окно увидела плачущих родных, услышала крик мужа:
– Мы будем ждать тебя!
Уже в тюрьме Анна не один раз прокрутила в памяти судебный процесс, удивляясь, что там даже не упоминалось об избиении ее отца, о том, что по вине черных он стал инвалидом... Ясно видела перед собой угрожающее лицо Ашота Мансурова в зале и торжествующие лица остальных кавказцев. Анна поклялась разобраться во всем, когда выйдет на свободу.
Нравы в бараках были суровые, но к ней никто не приставал после того, как она избила Коронку. Эта сорокапятилетняя мужеподобная баба в первый же день попыталась подчинить Анну себе. Но Иноземцева отделала ее табуреткой и безразлично поглядев на корчившееся на полу тело, устало сказала столпившимся женщинам:
