Было решено выслать на главную дорогу верхового казака, чтобы тот в случае приближения белых войск мигом известил об этом почетную делегацию. Седой и благообразный старик Леденцов, одетый в суконный жилет и длинный праздничный сюртук поверх чесучовой рубахи, вышел на крыльцо, держа в руках широкое блюдо. На блюде высился кулич, с белой сахарной шапкой, окруженный крашеными яйцами. Гриша Леденцов суетился больше всех, рассаживая на линейке депутатов, беспокойно посматривал вдоль широкой, уходившей в степь улицы. Он торопился: с минуты на минуту войска генерала Дроздовского могли показаться за околицей хутора.
Торжественный и прифрантившийся, как шафер на свадьбе, он вдруг ахнул, ударил себя ладонью по лбу:
— Господа! Как же быть-то, а? Ведь к нам жалуют не только офицерские части генерала Дроздовского, но и немцы.
— Ну и что же? Никак, германцев пасхой надумал встречать? — строго спросил сына старый Леденцов.
— А как же, папаша, иначе? Никак невозможно.
Делегаты всполошились: действительно, надо ли встречать немцев с куличом или с обыкновенным хлебом-солью? Если надо, то кого первого — дроздовцев, родных, можно оказать, русских воинов, или неведомых чужеземцев? И кто первый вступит в хутор?
После недолгого спора решили приготовить другой кулич, поменьше и не такой пышный, и, водрузив на него солонку, вручили Полякину. Осип Васильевич стал отказываться от высокой чести, но его уговорили. В душе его снова ожил страх: мысль о возможности возвращения большевиков все еще глубоко сидела в голове.
Обе линейки быстро выкатили за хутор, остановились на выгоне в ожидании высланного вперед вестника. Скоро с далекого кургана сорвался всадник и, пыля по дороге, помчался к месту, где стояли линейки.
Казак подскакал, круто осадил храпящего коня.
— Идут! — выкрикнул он таким голосом, будто возвестил о пожаре.
— Кто идет? — нетерпеливо спросил Григорий Леденцов.
— Известно кто — белые… Издали разве разберешь? А может, и немцы. Чорт их знает!
Потное лицо вестника было недовольным, сердитым.
— Поехали, господа! — скомандовал Гриша.
Лошади мигом вынесли линейку на гребень бугра.
И тут все увидели — из ближайшей балочки на изволок неспешной рысью трусил отряд немецких драгун. Их серо-синие мундиры холодно, незнакомо темнели на фоне залитой солнцем степи. Впереди отряда спокойно ехали три офицера.
Вид немцев на минуту смутил делегацию.
— Вот вам! — сердито забубнил старый Леденцов. — Не я ли говорил — русских супротивников придется крашеными яйцами встречать.
— Папенька, замолчите! — гневно прикрикнул на него Гриша, — Сейчас они не супротивники, а избавители.
Он быстро развернул прибитую к древку белую скатерть, высоко поднял ее, вышел вперед. За ним, млея от страха, выступил Осип Васильевич. Блюдо со сдобным куличом и яйцами заметно подплясывало в его руках. Тут же беспорядочно столпился церковный причт во главе с отцом Петром.
Батюшка смешался и не знал, каким песнопением встречать немцев, и велел только повыше поднимать хоругви в знак приветствия.
— Гляди, еще стрелять будут, — предостерег кто-то из причта.
Но белый флаг, высоко поднятый Гришей, безукоризненно выполнял свое назначение. Немцы подъезжали не торопясь, ничем не обнаруживая своего удивления или признательности за столь любезный прием. Из балки с ревом вынырнул запыленный автомобиль, остановился возле кургана. Знойный майский ветерок доносил до ушей Осипа Васильевича непонятную гортанную речь.
Сердце его холодело, невольно сжималось. Он вдруг подумал о том, что надо будет сказать германским офицерам, и совсем растерялся.
Щеголеватый немецкий лейтенант, сидевший в седле прямо, как манекен, первым подскакал к делегации. Приложив к каске с позолоченным императорским орлом затянутую в серую перчатку руку, он растянул в улыбке розовощекое, выбритое до глянца, холеное лицо. Голубые выпуклые глаза его смеялись, нафабренные усики загибались острыми кончиками к носу.
— Добрый здравия, господин козак! — коверкая русский язык, приветствовал делегацию немец.
Гриша Леденцов согнулся в три погибели, склонил к ногам древко с белой скатертью. Осип Васильевич, не помня себя, вышел вперед, неся блюдо. Старик Леденцов, Емелька Шарапов, Пастухов смотрели на лейтенанта со страхом в любопытством. Отец Петр нервно теребил епитрахиль.
— О-о-!.. — протянул лейтенант, наклоняясь к прасолу. — Дас руссиш клеб-золь? Как эти любезно!
— Ваша высокородия! — заикаясь от волнения, заговорил Осип Васильевич. — От хуторских жителев… иногородних и казаков… ото всех… Спаси вас Христос — избавили нас от большевиков…
— О-о!.. Я, я… блакотарю, блакотарю… Русский клеб-золь. Карашо, — улыбаясь и принимая блюдо, сказал лейтенант и, обернувшись, помахал стэком, крикнул, что-то по-немецки двум подъехавшим офицерам.
Отряд драгун остановился тут же, невдалеке от места встречи. Лейтенант передал кулич ординарцу.
В это время старик Леденцов неосторожно вышел вперед с большим куличом в руках, предназначенным для дроздовцев. Лейтенант поманил его к себе, и когда старик несмело подошел, протянул руку к куличу.
— Гебен зи клеб-золь, герр козак! Не стесняйсь! Ха!.. Ай-ай, зер гут! Ну, ну!.. — нетерпеливо заторопил он, когда оробевший от неожиданности лавочник хотел было вывернуться из-под руки немца и не выпустить поддерживаемого полотенцем блюда.
— Не тебе это! Не трожь! Это не тебе! — забормотал старый Леденцов, отступая от лейтенанта.
Другой офицер спрыгнул с лошади, по-своему понял недоброжелательный леденцовский жест, настойчиво отобрал у старика блюдо.
По рядам делегации пробежал оторопелый шумок. Старик Леденцов, к всеобщему ужасу, подбежал к офицеру, стараясь вырвать у него из рук блюдо. На помощь отцу кинулся Гриша. Кланяясь лейтенанту, отчаянно жестикулируя и ломая; неизвестно зачем язык, стал просить:
— Ваша высокородия, позвольте… Это хлеб-соль не вам… Мы будем давать генераль Дроздовский… Эта большой пасха для генераль Дроздовский…
— Что?! — вдруг, повысил голос лейтенант, и голубые глаза его подозрительно и холодно посветлели. — Вас ист дас генераль Дроздовский? Ти не хочет давать клеб-золь германский арме? Ти большевик? — грозно ткнул стэком в Гришу лейтенант.
Гриша оторопел от столь незаслуженного подозрения, бледнея, отступил.
Слишком ли смелый, развязный вид Гриши, его нахальное лицо не понравились немцу, или вырвавшееся имя кичливого казачьего генерала задело самолюбие немца, но только дело сразу приняло скандальный, ошеломивший всех оборот.
— Где большевик?! — багровея и выкатывая глаза, орал лейтенант, — Середь вас имейт большевик? Марш его, сюда! Кто не давайт руссиш клеб-золь?
— Ваше благородие, это — пасха… Мы хотели… — окончательно сконфуженный, лепетал Гриша, беспомощно озираясь на товарищей.
— Молчайт!!
Хлесткий удар стэком угодил Грише в лицо.
— Взять этого человека! — по-немецки приказал лейтенант драгунам.
Старый Леденцов хотел было броситься на помощь сыну, но двое драгун оттеснили его. Делегация шарахнулась к стоявшим неподалеку линейкам. Фыркая, подкатил автомобиль. Кое-кто из причта бросился бежать, увлекая за собой запутавшегося в ризе отца Петра.
Делегация опомнилась от страха, только когда Гришу Леденцова усадили в автомобиль и увезли. Отряд драгун резво прорысил к хутору.
Подавленные происшедшим и униженные делегаты кое-как уселись на линейки. Никто и не помышлял теперь о встрече дроздовцев. Осип Васильевич только кряхтел, усиленно тер лысину. Старик Леденцов вдруг разрыдался, орошая патриаршую бороду слезами обиды и страха за сына.
— Это недоразумение. Этого не может быть. Немцы культурный народ, — уговаривал лавочника батюшка. — Григорию Семеновичу ничего не будет.
Отец Петр оказался прав. Узнав, что Гриша — видный в хуторе прасол, немцы угостили его в штабе шнапсом, сигарами и отпустили.
24
Примкнувший к бригаде генерала Дроздовского карательный отряд под командой хорунжего Автономова получил приказание войти в рыбацкий хутор первым. Дмитрий Автономов торопился поскорее воспользоваться заранее подготовленными списками хуторских большевиков. Но войти в хутор первым ему не удалось: немцы опередили его.
Когда сотня галопом влетела в хутор, немецкие связисты уже тянули кабель от прасольского дома, где расположился штаб, к станции. Автономов утешил себя мыслью, что все же список был в его руках, и еще раз похвалил себя за предусмотрительность. Мысль, что придется чинить расправу в хуторе, где его знали с малых лет и где жил его отец-священник, на минуту покоробила и даже испугала его. Но честолюбивое желание увенчать себя новыми лаврами и тем заслужить более высокую честь у командования заглушило эту мысль.
