— Подтелков… Подтелков… — зашушукались в делегатских рядах.
Чекусов толкал Анисима в бок, восхищенно сверкая глазами, хрипел:
— Богатырь человек… Гляди-ка… Хо-хо!
— А це ж кто сыдыть… бачишь? — перегнулся к Анисиму с заднего ряда Федор Прийма. — Ей-бо, сдается на моего батьку, як вин молодым був… И уси таки, и очи орлячьи… Ты подывись… — толкал Прийма Анисима в спину.
— Про кого ты буровишь, дядя Федор? — недовольно оборачивался к мержановцу Анисим.
— Да вон, про того, шо пид знаменем… Хлопцы, ей-бо, на моего батьку скидается.
— Чудной ты. Это и есть товарищ Орджоникидзе. Он из Москвы от самого товарища Ленина приехал, — пояснил кто-то.
Анисим не сводил глаз с накрытого кумачом стола. Его внимание привлек теперь человек с высоким открытым лбом и черными, чуть обвисшими усами. Он сидел за столом, весело посматривая на Подтелкова.
Имя Ленина, избранного почетным членом президиума, вызвало длительную овацию.
Съезд снова встал, опять играл оркестр.
Потом наступила тишина, и Подтелков, широкой ладонью поглаживая бороду, начал речь.
Все, о чем говорил он, было знакомо Анисиму. Но Подтелков говорил об объединении казаков с иногородними как-то особенно проникновенно и просто. Его обращения: «Отцы и товарищи!», его неловкие, неправильно выговариваемые слова, то добродушный, то по-солдатски строгий взгляд маленьких глаз, его широкая мужичья борода, которую он как-то особенно важно и бережно поглаживал, — все это придавало знакомым словам особенную вескость и убедительность.
«Добрый казак и говорит правду. Такой человек брехать не станет», — думал Анисим. Ему становилось все приятнее слушать то, о чем привык он думать каждый день.
При последних словах Подтелкова он привстал, подняв кулак, выкрикнул.
— Правильна! Беднейшие казаки уже с нами идут!
По всем углам зала загремели такие же возгласы, рассыпались дружные хлопки.
— Казаки с нами! Да здравствуют трудовые казаки!
— Ура казакам-большевикам!
Под нарастающий шум Подтелков неторопливым развалистым шагом сошел с трибуны. На трибуну взошел Серго Орджоникидзе. Одет он был просто — в черный: пиджак, косоворотку и брюки, заправленные в сапоги. Сверкающие глаза его точно кого-то выискивали в рядах делегатов. При его появлении шум перешел в овацию.
Особенно восторженно приветствовали появление Серго все, кто знал его по подпольной работе.
— Я думаю, что не будет преувеличением, сказать, — с приятным акцентом медленно и внятно начал Серго, когда шум утих, — что, сегодняшний день есть день торжества советской власти! Здесь собралось трудовое казачество. — Серго широко повел рукой, как бы пытаясь обнять весь зал. — Совет народных комиссаров верил, что трудовое казачество не пойдет против власти Советов, и в этом Совет народных комиссаров и вся трудовая Россия не обманулись. Подтверждение этого — настоящий съезд, на котором почетным членом избран товарищ Ленин (Анисим еще больше вытянулся, затаил дыхание). Еще 25 октября Керенский, когда он пошел против трудового народа, обратился за помощью к казакам, казаки отказались от борьбы с рабочими. Мы им сказали: идите домой и расскажите, как вас хотели надуть господа царские генералы и помещики. Мы знали — казачество станет на путь трудового народа. Съездом в станице Каменской трудовое казачество показало, что на Дону нет власти буржуазии. Этот съезд положил конец банде, глава которой, Каледин, принужден был покончить самоубийством… По всей России советская власть побеждает! Знамя Советов поднимается все выше и выше! — Серго подался вперед всем туловищем, поднял руку.
Теперь Анисим видел только орлиный профиль его смелого лица и все более стремительные взмахи руки.
Голос Серго звучал все громче. Анисим видел, как по всей России, которая как бы раскрылась перед его воображением, вспыхивали яркие огни. К этим огням подбирались черные тени, пытаясь затушить их. Тени врагов двигались с запада, юга и востока, закрывая небо. А огни горели все ярче, отметая тьму, разрывая ее, как молнии разрывают громаду туч.
И среди необъятной широты мерцал маленький огонек — это был родной, заброшенный в приазовские степи рыбацкий хутор. Он также посылал свой уверенный свет навстречу тьме; в нем также бились горячие сердца людей, жаждущих справедливой, счастливой жизни.
Серго кончил и быстро пошел к столу президиума. Вал рукоплесканий и криков покатился ему вслед.
Анисим исступленно хлопал в ладоши. Глаза его влажно сверкали.
— Да здравствуют Советы! Долой контрреволюцию! — кричал он во все горло, не обращая внимания на толчки в спину Федора Приймы и его гудящий смешок.
— Ты дывысь — расходывся Егорыч! Тю, скаженный… — гудел мержановец.
Съезд приступил к обсуждению вопроса о Брестском мире.
После утомительно-длинной речи вождя эсеров Камкова Анисим с тяжелым чувством негодования вышел в коридор. Многое из речи Камкова приводило его в ярость. Ясно было, она уводила его куда-то далеко в сторону на вязкую дорогу. Там, в хуторе, он знал, кто его враги. Там нужно было хватать за горло прасолов, атаманов и всех их приспешников, он боролся с ними, а по словам эсера выходило, что не они были врагами новой жизни. Большевики дали народу землю, воды, возможность зарабатывать хлеб, — он сам читал хуторянам декрет о земле, о мире, а по словам эсера выходило, что все это неосуществимо. Анисим ходил по кулуарам, всматриваясь в лица делегатов, искал вновь приобретенных друзей, чтобы поделиться своим возмущением против предателей, вроде Камкова.
Вдруг к нему подошел вчерашний знакомый оратор. Он как-то снисходительно хлопнул Анисима по плечу, сказал своим неприятно-резким голосом:
— Слыхал, товарищ? Речь Камкова это — настоящее глубокое понимание революционного процесса. Это — подлинно ваша, крестьянская программа.
Анисим порывистым движением сбросил с плеча узкую ладонь, остановил на лице своего противника сумрачный взгляд.
— Вот что, господин, — медленно заговорил он. — Вот этими руками я бил под Ростовом кадетов. Понял? И буду еще бить их и всех, кто с ними. И буду слушать того, кто скинул с меня атаманское да кожелупское ярмо… А ты не лезь! Отойди, говорю! — Анисим грозно блеснул глазами.
— Ослепленный вы, товарищ, — натянуто покривил губы эсер. — я знаю, как вы рубите топором там в станицах. Лес рубят — щепки летят, знаете. А за крик и угрозу можно вас и со съезда удалить. Могу вызвать коменданта.
— Попробуй! — еще грознее сдвинул брови Анисим и стал рвать кожаную покрышку кобуры.
На крик сбежались делегаты. Прибежал Павел Чекусов. Кто-то схватил Анисима за руку.
— Угомонись, станишник! Товарищи, разведите их!
— От-то, скаженный… — тянул Анисима в сторону Прийма. — И чого ты счепывся. Та нехай воны, шо хочут, то и кажуть. Я уже такый, що ихать да дому. Нехай им сатана!
Анисим все еще гневно озирался, кособочил чубатую голову. Ему хотелось еще что-то досказать, хотя он и чувствовал, что сказал самое важное…
В последующие дни съезда Анисим жил как в угаре.
Заседания часто прерывались — президиуму и делегатам приходилось решать боевые вопросы. Фронт приближался… Иногда заседания затягивались до полуночи. Анисим и Чекусов приходили на Темерник к Василисе Ивановне усталые и голодные. Они долго не могли уснуть, обсуждая все слышанное на съезде.
Утром, наскоро позавтракав, Анисим шел на заседание с острым желанием увидеть человека, который, как рулевой, вел съезд к одному маяку. Анисим с неослабной жадностью ловил каждое слово Серго.
Обстановка на фронтах тем временем становилась все напряженнее. Вместе с гайдамаками к Дону приближались немцы, несмотря на Брестский договор, вторгнувшиеся в пределы неокрепшей Советской республики. На третий день съезда белогвардейский отряд полковника Фетисова занял Новочеркасск и двинулся на подступы к Ростову. Многие делегаты взялись за оружие, ушли в бой…
Съезд вынужден был прервать работу. После избрания исполнительного комитета, оставив многие вопросы хозяйственного строительства неразрешенными, делегаты покинули зал съезда. Гул боев докатывался уже до предместий города. В ближайших станицах и хуторах бродили белогвардейские разъезды.
Не дождавшись утра, Анисим и Чекусов на дубе Федора Приймы уплыли домой в хутор.
20
В полночь в окно куреня казака Савелия Шишкина кто-то постучал. В глубине двора, захлебываясь, лаяли собаки.
Трусливый Савелий долго переговаривался с гостем через дверь:
— Кто такой?! Га? — с излишним усердием переспрашивал он. — Вот чортова псина брешет — ничего не слыхать… Цика! Будь ты проклята! Кто? Митрий Петрович?! Господи, помилуй! Да неужто батюшкин сынок? — ахнул Савелий и от испуга не сразу открыл дверь.
