— Ты думаешь, что жестокость делает тебя сильным, — прошипела я, и он уставился на меня. — Но будешь ли так же силён без тех, к кому ты так жесток?
— Исчезни, — сказал он, после чего быстро пошёл к выходу из шатра, но остановился и повернулся к нам.
— Отведи ее к сёстрам, — сказал он единственному оставшемуся стражнику в помещении, Саалиму. — Потом я хочу, чтобы ты вернулся в мои покои. Ибрагим, слуги проводят тебя в твой шатер. Эмель будет готова отправиться с тобой на рассвете.
Мои ноги отяжелели точно камни, и я стояла, не двигаясь, так долго, словно прошла вечность. Все уже ушли, кроме меня, Саалима и слуг, которые с опаской смотрели на меня.
— Пошли, — наконец сказал стражник-джинн.
Он холодно подтолкнул меня, продолжая играть свою роль перед слугами. Мои ноги понесли меня из помещения, но я не помнила, как это случилось. Моё тело дрожало, сердце громко стучало, а ноги были слабыми и тряслись. Стражник шел за мной следом. Как только мы вышли в коридор, всё вокруг застыло. Я едва смогла заметить эти изменения, когда Саалим прижал меня к себе, и земля ушла у меня из-под ног.
И когда я почувствовала, что мы стоим в тени деревьев в оазисе, я заплакала.
— Ты достойна того, чтобы стать чьей-то женой. Ты достойна любви. Я люблю тебя, — говорил он мне снова и снова.
Он держал меня в своих объятиях, а я рыдала, закрыв лицо руками.
— Я не могу уехать, Саалим, — сказала я, делая неровные вдохи. — Я не могу. Лучше вообще не знать никакой жизни, чем стать шлюхой Омара, — сказала я. — Мне надо принять решение. Это не может больше ждать.
— Я знаю.
Я ходила взад-вперед вдоль небольшого водоёма, каждый мой шаг подогревался печалью и страхом.
Из меня изливались идеи, которые могли помочь обойти приказ Короля о моей высылке. Я не хотела делать выбор. Ни сейчас. Ни когда-либо. Но я знала, что моё время вышло, основание песочных часов было заполнено. Я больше не могла ждать.
Я попросила джинна изменить мысли Ибрагима, но он не мог этого сделать. Это была не его идея, а моего отца. Саалим не мог изменить намерения своего хозяина. Мог ли он убить Ибрагима? Мог ли он организовать очередное нападение далмуров? Мог ли он хоть что-то сделать? Нет, он ничего из этого не мог. Таков был план Короля, и Саалим не мог в него вмешиваться.
Не было никакого выхода. Если я ничего не предприму, Король воплотит свой план в жизнь. И он победит. Я собиралась не допустить этого.
Саалим встал передо мной на колени и взял мои руки в свои. Он терпеливо и внимательно смотрел на меня.
Я отпрянула, поняв, что он ждал моего решения.
— Ты вообще знаешь, чего хочешь?
— Да. Нет.
Я посмотрела на Саалима, рассмотрела каждую линию его лица, то, как двигались его губы, когда он говорил, и как вздымались его плечи, когда он дышал.
— Я не готова сказать «прощай».
Но мне надо было подготовиться к тому, что нам придётся попрощаться, если я освобожу джинна или себя.
— Нет никакой спешки, — прошептал он, и я услышала боль в его голосе. — Мы можем оставаться здесь столько, сколько тебе будет нужно.
Мы долго стояли в тишине. Через некоторое время зашуршали листья, а на воде начала танцевать мелкая рябь. Я посмотрела на него, забеспокоившись, что он мог сделать что-то глупое и опять запустить время, но он всего лишь создал ветер и солнце с помощью магии, как он частенько это делал.
Он робко сказал:
— Знаешь, мне надо слышать, как ветер шумит в деревьях, и видеть, как солнце роняет свои лучи на землю.
Мы легли на прохладный песок, и я прильнула к нему, поражаясь его способности восхищаться миром, несмотря на весь тот мрак, что в нём существовал.
— Саалим, — сказала я после долгого молчания, моя голова лежала на его согнутой руке.
В ней кружился водоворот мыслей и безумных планов, когда я вспомнила о том утре. Казалось, я так давно держала в руках плитку, ночной жасмин и золотой медальон. С тех пор прошла уже целая вечность.
— Хммм?
— Алтамаруки, далмуры, кто бы они ни были, знают о Мадинате Алмулихи. Символы на их одеждах — это ночной жасмин, а не солнце. Почему на твоём сосуде выгравированы те же самые символы?! Почему ты не рассказал мне?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Саалим изучающе посмотрел на кроны деревьев у себя над головой. Он глубоко вздохнул, его каменное выражение лица ничего не выражало. От этой тишины мне стало неспокойно. Я посмотрела на него, ожидая, что он что-нибудь скажет. Но когда он не ответил, я напряглась.
— Как давно ты знаешь?
— Я узнал об этом на пирушке твоего отца.
Я вспомнила о том печальном утре, когда чужеземцы попытались украсть его сосуд. Я вспомнила, как задохнулся и упал один из них, и как лезвия ятаганов вонзались в мягкие тела. Я вспомнила лицо джинна, когда он нагнулся над одним из них, чтобы забрать свой сосуд, и замер, увидев золотой медальон с выгравированными на нём символами его родины. Я вспомнила ту боль, которая отразилась в его глазах, и то, как подались вперёд и сгорбились его плечи.
— Когда ты увидел то, что висело у них на шеях.
Он кивнул.
— Я убил так много людей по приказу твоего отца. Именно таково моё предназначение. Но их смерти я навсегда пронесу с собой.
— Ты не убивал их. Это сделали стражники.
Он грустно рассмеялся.
— С тем же успехом это мог сделать и я. Тот человек упал на колени из-за меня. Всё, что случилось потом, случилось из-за меня.
Я обхватила пальцами его руку, которая лежала поперек моей груди.
— Он пожелал этого. Ты не можешь чувствовать себя виноватым из-за того, что ты исполняешь приказы своего хозяина.
— А тебе это помогает? — спросил он.
Я вспомнила о тех ночах, проведённых с мухами по приказу отца, и покачала головой.
— Ты так и не ответил на мой вопрос, — сказала я.
Он выдохнул.
— Почему люди, на одеждах которых изображён символ Мадината Алмулихи, ищут джинна, который происходит из того же самого места? Почему ты скрыл это от меня?
Он сел.
— Я не хотел тебя этим обременять.
Ну, конечно. Разве мог он сказать мне, что люди, которых я больше всего ненавидела, приехали из города, который он любил? Который был его домом? Может быть, он боялся, что я решу, что он был таким же, как они.
— Я не ненавижу их, Саалим. Думаю, я наконец-то начала понимать их.
Они были в отчаянии, так же как и я, и делали всё возможное, чтобы обрести жизнь, которую они желали. Разве не это делала я каждый раз, когда сбегала из дворца, рискуя безопасностью своих сестёр и братьев? Каждый раз, когда я рисовала новое место на своей карте, и каждый раз, когда я закрывала глаза, чтобы придумать желание, которое Мазира не смогла бы переврать?
— Разве не все мы солеискатели, которые ищут свободу, ищут некое подобие власти? — спросила я.
Если бы я не позаботилась о себе сама, то кто еще мог бы это сделать? У меня была только я. И мне надо было принять это. Разве мы не были с ними похожи?
Саалим покачал головой.
— Дело не в этом.
Я закрыла рот. Я стала ждать.
— Они носят на своих одеждах символ моего дома из-за легенды, которая передается из уст в уста с тех пор, как я стал джинном.
Легенда. Та самая легенда, которую упоминали далмуры, та самая легенда, которая убедила их в том, что они будут спасены.
— Что за легенда?
— Ты, вероятно, уже знакома с ней, — он взял мои руки в свои. — Ты знаешь легенду о пропавшем принце?
Я на мгновение задумалась и медленно кивнула.
— Конечно. Моя мать часто рассказывала её мне. Это легенда о принце, которого заперли, а его семья погибла, — я нахмурилась. — Я не понимаю, как…
— Позволь мне объяснить, — он встал и помог встать мне. — Думаю, будет лучше, если я расскажу эту историю там, где она произошла. Если ты позволишь мне перенести тебя туда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я кивнула, подошла к нему и закрыла глаза. Я почувствовала, как его сердце бьётся под моей щекой. Когда я снова открыла глаза, мы стояли посреди ветхих руин Мадината Алмулихи.
