Его рассказ раскрыл для меня то, чего я не понимала раньше. Он, казалось, объяснял почти всё. Далмуры искали джинна не просто для того, чтобы загадать одно единственное желание и найти лучшую пустыню, в существование которой они верили. Они искали джинна, чтобы освободить его, потому что знали, что жизнь начнётся заново, когда он будет свободен.
Они не были мятежниками. Они были верующими.
— Ты кое-что забыл, — наконец, прошептала я.
Он оторвал взгляд от своего падшего дома и повернулся ко мне.
— Разве?
— Концовку.
Эту часть истории моя мать непрестанно рассказывала мне, когда я была ребенком. Она всё это время была верующей, и она хотела, чтобы я стала такой же. Я протянула руку к его лицу и нежно коснулась его щеки.
— О том, что надо быть добрым к рабу, потому что однажды он может стать королем.
Он посмотрел на свои ноги, и я увидела, что теряю его в горе и страхе.
Теперь, когда я знала историю Саалима, город виделся мне совсем другим, не таким как он был в тех милых историях, которые он рассказывал мне раньше. Теперь я понимала, что Саалим был больше чем просто человеком, который жил на его улицах. Теперь я видела этот город его глазами.
— Расскажи мне ещё немного о том, каким был дворец, — попросила я в надежде отлечь его от воспоминаний о той роли, которую он сыграл во всём этом.
Осторожно ступая по керамическим осколкам, я направилась к разрушенной стене.
Он провёл меня по задней части дворца. В отсутствии постоянной заботы, без которой было невозможно сохранить сад на границе пустыни, от места, где когда-то росли прекрасные цветущие кусты, остались только песок и растения с небольшими листьями.
Над нами кричали белые птицы, которые пикировали вниз в бушующее море. Последний раз, когда мы были здесь, он назвал их чайками.
— Я бы хотела увидеть его, когда он ещё стоял, — сказала я.
— И я.
Он отошёл от меня и вышел из сада.
— Саалим.
Я протянула руку, желая остановить его, умоляя его посмотреть на меня. Я хотела сказать ему, что он не должен был испытывать такое сильное чувство вины и столько сожаления. Но когда я увидела павший город, я поняла, что будет нечестно с моей стороны ожидать от него бесчувственности после того, что он потерял.
Он развернулся ко мне и сказал, что мы стоим в доме знахарки, где он превратился в того, кем он сейчас был. Саалим так сильно отличался от того парня, которого он описывал в своей истории.
Я встала на колени и начала двигать камушки, представив, что я трогаю те же вещи, которые когда-то трогал Саалим-человек.
«Я люблю тебя всего, несмотря на твоё прошлое». Я прижала пальцы к земле в надежде, что Саалим из прошлого сможет почувствовать это.
— Как ты думаешь, что с ней стало?
— С Захарой? — он посмотрел на горизонт, обнесенный каменными холмами. — Она сбежала в тот самый момент, когда захватчики подошли к её дому. Она была старой и немощной. Вряд ли она далеко ушла.
На земле лежали куски металла и стекла, и я отодвинула камни в сторону, чтобы разглядеть их. Под камнями оказались листы пергамента, которые были на удивление целыми.
Многие слова, написанные на них, растеклись и поблекли из-за влажного воздуха, но я поняла, что это были старые письма. Сейчас было не время сидеть и просматривать их, но мне очень этого хотелось. Мне хотелось хотя бы краем глаза увидеть ту жизнь, которую жил Саалим; понять этот город, который должен был быть возрождён.
— Где были твои комнаты?
Он отвел меня туда, с лёгкостью ступая босыми ногами по острым предметам. Он указал куда-то у нас над головами и сказал, что покои были там. Но потом он указал на землю и застыл. Он встал на колени и подобрал небольшую деревянную фигурку.
— Что это? — спросила я.
— Игрушка… — он долгое время смотрел на неё, и я услышала в его словах удивление. — Из моего детства.
Он протянул её мне. Это был искусно вырезанный деревянный солдатик с длинным прямым мечом на боку.
Саалим крепко сжал его.
— Не могу поверить, что это он. Я никогда не находил его здесь раньше. Я так долго хранил его. Когда я был ребенком, я притворялся, что я такой же смелый, как и он. Я любил стоять точно так же со своим игрушечным мечом на боку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Затем он бросил его на землю, и солдатик раскололся надвое.
Он вышел на окраину дворцовой территории, где дюны смотрели на море. Я быстро подобрала теперь уже безногого солдатика и заткнула его за пояс на своих бёдрах, после чего встала с ним рядом.
Обхватив его руками за пояс, я прижалась к нему.
— Ты уже не тот человек, каким был раньше. Ты не трус.
— Разве я могу быть кем-то ещё? Я склонился в подчинении. Я больше не могу выбрать смелость.
— Это неправда, — я встала перед ним и теперь стояла между Саалимом и морем, заставив его тем самым посмотреть на меня. — Смелость это не обязательно то, о чём рассказывается в историях, Саалим. Это не что-то большое и героическое. Возможно, этот солдат, — я указала на то место на земле, куда он бросил игрушку. — Был очень напуган. И самое смелое, что он когда-либо делал в своей жизни, это взял в руки меч. Может быть, он никогда не был в бою. Смелость может быть чем-то небольшим — как тогда, когда ты пришёл ко мне тем дождливым утром в тюремный шатер, потому что тебе надо было извиниться, сделать признание. Или когда я попросила тебя оставить нас здесь навсегда, а ты отказался. Или когда ты позволил Ашику получить меня, потому что знал, что он был хорошим человеком.
Саалим поморщился, вспомнив об этом.
— Когда ты делаешь что-то, несмотря на цену, которую тебе придётся заплатить. Делаешь что-то сложное, тогда как ты мог бы выбрать нечто простое. Это и есть смелость. И то, что ты рассказал мне эту историю и, наконец-то, открыл мне всего себя целиком — это тоже смелость.
Он прижался губами к моему лбу, но ничего не сказал. Я услышала, как его сердце громко стучит рядом с моим ухом. Моё сердце вторило ему. Они бились в наших грудных клетках, они звали друг друга. Но, ни Саалим, ни я не обращали внимания на их крики.
Саалим находился в тёмной ловушке своего дома, погребённый под пылью, которую он разворошил своей историей. Этот город больше не был таким прекрасным, как когда-то. Мы стояли на руинах его семьи, его жизни, его мечтаний и его будущего. Саалим отдал всё, чтобы спасти то, что имело для него самое большое значение.
Могла ли я сделать то же самое?
И хотя я не хотела принимать решение, мы не могли оставаться здесь. Я не хотела, чтобы Саалим продолжал стоять среди останков его дома, навевающих на него все эти болезненные воспоминания.
— Ты можешь снова перенести меня в оазис?
— Конечно.
Он крепко обхватил меня руками, и мы вернулись.
Я почувствовала, что меня как будто выдернули из одного мира и перенесли в другой. Образы бушующего моря, падшей семьи и разрушенного дома быстро сменились воспоминаниями о том, что случилось с моим отцом, Омаром и Ибрагимом. Они наступали на меня, и страх за моё будущее скрутил мои внутренности.
Саалим заговорил:
— Мне жаль, что тебе приходится это делать.
— Что ты имеешь в виду?
Острые края солдатика врезались мне в кожу, и я осторожно вынула его и спрятала рядом с камнем, когда Саалим отвернулся.
— Что тебе приходится принимать это решение. Что тебе не предоставили лучшего выбора. Я знаю, что ты надеялась на нечто другое, на другое решение проблемы. И у тебя больше не осталось времени на это. Это нечестно… как и вся твоя жизнь, Эмель. Мне жаль, что тебе приходится нести это бремя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Спасибо, — сказала я напряженным голосом.
Бремя. Он уже во второй раз за сегодня напоминал мне о моём бремени.
Я села на колени рядом с водоёмом и опустила пальцы в воду. Солнце было низко, и его свет проникал сквозь стволы деревьев и падал мне на лицо. Моё отражение смотрело на меня из лазурного водоема. Мои глаза так сильно напоминали мне о моём отце, что мне пришлось отвернуться. Страх глодал меня изнутри. Вода была прохладной, и мне захотелось погрузиться в неё в надежде, что она облегчить мою пульсирующую боль.
