ГЛАВА 25
Саалим
Вина из-за падения Мадината Алмулихи лежит на мне, словно шрам — и она останется со мной навсегда. Я всё ещё чувствую запах крови, наводнившей улицы; по-прежнему слышу свист лезвий и крики соседей; непрестанно вижу свою мать, она холодна, точно лезвие кинжала, которым она убила моего отца, помню, как она говорит, чтобы я убегал; я всё ещё стыжусь того, что не остался и не защитил её.
Мадинат Алмулихи был моим единственным домом, и как все дети, которые выросли в одном месте, я не ценил тех богатств, что были в моей жизни. Это был самый процветающий город в пустыне, им правили мои мать и отец, неукоснительно следуя принципам справедливости. Тогда я этого не ценил. Я ценю это сейчас, но уже слишком поздно.
Не удивительно, что люди стекались со всей пустыни, чтобы увидеть наши улицы. До них доходили слухи о морском ветре, зелёных растениях, которые ползли по стенам, и цветах, которые прорастали между кирпичами. Когда они приезжали, они дивились тому, что находили здесь ещё больше чудес, чем те, о которых шептались в пустыне: огромные каменные дворцы, священные храмы с куполами, дома на мощных фундаментах с крепкими стенами.
Они видели радость людей, которые делились друг с другом едой и напитками, людей, которые открыто любили. Они видели ту свободу, с которой людям позволялось жить. Это давало им освобождение от того, что в то время называлось «беззаконной эрой пустыни», когда править можно было только при помощи жестокости. Но гости видели только то, что хотели видеть — что здесь не было насилия, что здесь росли деревья, дающие тень, что водоём здесь был больше, чем в пустыне. Они не видели, не хотели видеть, что, несмотря на то, где живет человек, несчастья подстерегают его, точно тень.
Некоторые из этих гостей возвращались в свои поселения и племена и рассказывали истории о невероятном месте, распространяя слухи и порождая зависть. Многие из них оставались, деревня разрасталась, а в пустыне становилось всё спокойнее. К тому моменту, как я родился во дворце, Алмулихи превратился в шумный город, крупный центр торговли, притягивающий путешественников. В пустыне всё было спокойно, и люди использовали слова вместо ятаганов. Но поскольку наш город процветал, это был всего лишь вопрос времени, прежде чем кто-то вырвал бы его корни из земли.
Мой отец был очень щедр со мной, так как я был первенец. Возможно, так он пытался загладить свои ошибки, которые он допустил как муж и король, но он нежно любил меня и растил меня своим наследником. Долгие годы я был маленьким царьком и маршировал по дворцу так, словно на мне уже была корона. Если бы ты спросила меня тогда, я бы назвал себя королем.
Но я не мог быть единственным наследником. Родились ещё две дочери, и затем ещё один сын. Жители деревни обожали и прославляли нас, словно родных детей. Мы бродили по улицам города, а по пятам за нами ходили стражники. Мои сёстры кружились в ярких платьях, а в их волосы были вплетены короны из виноградных лоз. Мой брат и я гремели тупыми мечами на дворцовых ступенях, героически сражаясь в воображаемых битвах. Мы выросли в молодых людей, которые слишком много отвлекались, чтобы научиться быть правителями города, научиться тому, как им управлять, как это делали наши родители.
Мы были наивны. Мы не были готовы к тому, что нас ждало.
— Где твой брат? — спросила меня мать в то утро, когда Алмулихи пал. А прислужнице, направляющейся на кухню, она крикнула:
— Королю нужен его чай.
Она называла Кассима моим братом только тогда, когда была им недовольна.
— Я не его нянька, — сказал я.
Она посмотрела на меня, под её глазами залегли глубокие тени.
— Узнай, куда он делся. Твой отец желает его видеть. У него сегодня плохое утро.
Она посмотрела в окно, на ярко-голубое небо, разделенное четырьмя аркообразными секциями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Прислужница выбежала из кухни, неся в руках поднос с бронзовым чайником и керамической чашкой. Королева последовала за ней вверх по лестнице.
Я выбежал из дворца, мои твёрдые подошвы туфель громко стучали по гладкой плитке. Я не был слугой, чтобы приводить моего своевольного братца по приказу матери.
Надия была в саду и срезала розы. Она подняла голову, услышав мои приближающиеся шаги.
— Уже закончил с делами в порту?
Я пожал плечами и спустился вниз к клумбам с розами, стараясь ступать осторожно, чтобы не запачкать туфли грязью.
— Я не понимаю, почему отец заставляет меня выполнять работу наемников. Я не должен тратить время в порту, если я король. Не понимаю, зачем мне это делать сейчас.
Она понимающе приподняла брови и повернулась к своим розам.
— Иди лучше скажи это Отцу.
Я сказал:
— Ты видела Кассима?
— Он ещё не вернулся.
— Не вернулся откуда?
Она изучающе посмотрела на розы, ища что-то, о чём я не имел представления. Они все выглядели одинаково.
— Он поехал в какое-то поселение. Уехал ещё вчера вечером, сказал, что ты знаешь.
Он ничего мне не сказал, но это было не удивительно. Мы с Кассимом редко разговаривали. Мы шли на это только для того, чтобы сделать приятное нашей матери за обедом. Он был легкомысленным и невнимательным, и я ни в чём не мог на него положиться.
— Когда он возвращается?
— Думаю, поздно ночью или уже завтра.
Она срезала ещё несколько роз, пока не собрала целый букет. Затем она протянула его мне и улыбнулась.
— Может, стоит отнести их Отцу?
Я отвернулся от неё.
— Уверен, он будет рад узнать, что его наследница провела всё утро, срезая цветы.
Проходя через атриум, я начал уворачиваться от веток, которые выросли такими длинными, что лежали уже на полу и оплели фонтан, постоянное журчание которого доводило меня до безумия. Я поднялся по винтовой лестнице и направился в покои своего отца.
Король лежал в постели. Теперь он был печальной и немощной версией того, кем он когда-то был. Каждый его вдох был затруднен, руки иссохлись, глаза и щёки впали.
— Отец, — сказал я, входя.
Мать уже была рядом с ним и держала в руках кружку дымящегося чая, готовясь поднести её к его губам. Она не взглянула на меня, когда я вошёл.
— Сын.
Он начал приподниматься, но мать надавила рукой на его на грудь и покачала головой. Отец послушался её.
— Как корабли? Экрам объяснил тебе про снасти? Он должен был также отвести тебя в трюмы.
Он с надеждой посмотрел на меня, и я почувствовал укол вины, так как я сказал Экраму разобраться со всем этим самостоятельно. Мне не надо было изучать тонкости морской торговли. Отец доверял ему, как и я.
Но я кивнул.
— Всё сделано.
Я снял с пояса свою сумку и достал из неё небольшой сверток. Развернув его, я показал своему отцу его содержимое.
— Высушенное мясо с западных морей, которое называется ветчиной. Капитан желает тебе здоровья. Сказал, что его мать заставляла его есть это каждый день, когда он был болен. После этого он излечился ото всех своих болезней.
— Хороший мальчик, — сказал отец, но он не стал просить меня дать ему это мясо, и я, почувствовав себя глупо, завернул его назад и убрал. Отец похлопал по кровати рядом с собой: — Подойди ближе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я послушался, хотя и ненавидел всё это. Ненавидел смотреть на своего отца в этом ослабленном состоянии. Он не был похож на мужчину, которого я знал, идеализировал и любил. Мой отец, король, не был слабым. Он не был неуверенным. Он не просил других выполнить его поручения; он не просил мою мать поднести напиток к его губам.
