фут. Джонни Рафин, эск., невысокий, темноволосый и франтоватый, щеголял голубыми замшевыми туфлями, надетыми к ужасному коричневому костюму. Бёрдфут вскоре исчез, оставив Вана утрясать детали с Джонни, который хотя и преданно стремился угодить своему новому знакомому, не мог скрыть, что его сердце принадлежит противнику Вана.
Капитан – первостатейный стрелок, сказал Джонни, член загородного клуба «До-Ре-Ла». Несмотря на то что он истинный британец и все такое, кровожадная жестокость не свойственна его натуре, однако его армейское и академическое положение требуют, чтобы он защищал свою честь. Капитан – признанный эксперт по картографии, скакунам и садоводству. Богатый землевладелец. Даже легкого намека на извинения со стороны барона Вина довольно, чтобы ознаменовать примирение великодушным прощением.
«Если первостатейный капитан, – сказал Ван, – ждет от меня этого, то пусть возьмет свой пистолет и ознаменует им свою великодушную задницу».
«Нехорошо так говорить, – сказал Джонни, поморщившись. – Боюсь, моему другу эти слова не понравятся. Не стоит забывать, что он человек весьма рафинированный».
Джонни чей секундант, Вана или капитана?
«Я ваш», сказал Джонни томно.
Не знает ли он или рафинированный капитан пианиста немецкого происхождения Филиппа Рака, женат, трое детей (предположительно)?
«Боюсь, – сказал Джонни с ноткой презрения, – я знаю в Калугано очень мало людей, у которых есть дети».
А как пройти, чтобы недалеко, в хороший бордель?
С возрастающим презрением Джонни ответил, что он закоренелый холостяк.
«Ну что же, отлично, – сказал Ван. – Мне снова пора идти, пока еще открыты магазины. Должен ли я приобрести пару дуэльных пистолетов или капитан одолжит мне армейский “брюгер”?»
«Оружие мы предоставим», сказал Джонни.
Когда Ван подошел к музыкальному магазину, тот уже был закрыт. С минуту он созерцал арфы, гитары и цветы в серебряных вазах на консолях, исчезающих в сумерках зеркал, и вспомнил школьницу, о которой так страстно мечтал шесть лет тому назад, – Роуз? Роза? Так ее звали? Был бы он счастливее с ней, чем со своей бледной роковой сестрой?
Он прогулялся по Главной улице – одной из миллиона Главных улиц, – а потом, ощутив прилив здорового голода, вошел в достаточно привлекательный ресторан. Он заказал бифштекс с жареным картофелем, яблочный пирог и кларет. В дальнем конце зала, на одном из высоких красных табуретов, у ярко освещенного бара стройная блудница в черном – облегающий лиф, широкая юбка, длинные черные перчатки, черная бархатная шляпа с широкими полями – тянула через соломинку золотистый напиток. В зеркале за барной стойкой, среди цветных бликов, отразился на миг смутный очерк ее рыжевато-русой красы, и Ван подумал, что стоит попробовать ее погодя, но когда он снова взглянул в ту сторону, ее уже не было.
Он ел, пил, строил козни.
Он ждал предстоящей стычки с острым воодушевлением. Ничего более живительного нельзя было и желать. Обрушить свой гнев на этого случайного шута – какое удачное стечение обстоятельств! Тем более что Рак, конечно, предпочтет поединку простые побои. То, как он складывал и перекладывал события и случайности, связанные с этой дуэлькой, напоминало те благотворные и умиротворяющие занятия, к которым разные человеколюбивые учреждения, просвещенные администраторы и находчивые психиатры приобщают больных полиомиелитом, сумасшедших и заключенных, вроде переплетного дела или шпигования голубыми бусинами пустых глазниц кукол, сделанных другими преступниками, калеками и безумцами.
Сперва он тешил себя мыслью, что убьет противника наповал: в количественном отношении это принесло бы ему наибольшее удовлетворение, но в качественном предполагало всякие осложнения морально-юридического порядка. Простое ранение казалось неуместным паллиативом. Он решил выкинуть что-нибудь артистичное и затейливое, к примеру, выбить пулей пистолет из руки супостата или разделить посередке пробором густую копну его волос.
Возвращаясь в мрачный «Мажестик», он накупил всяких мелочей: три круглых куска мыла в продолговатой коробке, крем для бритья в прохладном эластичном тюбике, десять лезвий для безопасной бритвы, большую губку и резиновую губку поменьше, лосьон для волос, расческу, бальзам Скиннера, зубную щетку в пластиковом футлярчике, зубную пасту, ножницы, перьевую ручку, карманный дневник – что еще? – да, портативный будильник, чье успокоительное присутствие, впрочем, не помешало ему сказать консьержу, чтобы он разбудил его в пять часов утра.
Этот необыкновенно длинный день в конце лета подходил к концу, но было всего девять часов вечера, и Ван не удивился бы, если бы ему сказали, что сейчас полночь и октябрь. В голове не укладывалось, что этим утром, на заре, в садовой кладовой Ардиса, он внимал призрачному персонажу из какого-то романа Дормилоны для горничных, дрожащему и полуголому. Он спрашивал себя, все ли еще стоит на том месте та, другая девушка, прямая как стрела, ненаглядная и ненавистная, бездушная и душераздирающая, прижавшись спиной к стволу шелестящего дерева? Он думал и о том, не следует ли ему, принимая во внимание завтрашнюю partie de plaisir, составить для нее «когда-ты-получишь-эту» записку, шутливо-дерзкую, леденяще-жестокую, острую, как сосулька? Нет. Лучше написать Демону.
Дорогой папа,
вследствие пустяковой ссоры с капитаном Таппером, хозяином «Виллы Виола», на которого я случайно наступил в коридоре поезда, сегодня утром я стрелялся на дуэли в лесу под Калугано и был убит. Хотя обстоятельства моей кончины могут счесть формой несложного самоубийства, ни эта стычка, ни сам невозможный капитан никак не связаны со Страданиями Юного Вина. В 1884 году, в первое свое лето в Ардисе, я соблазнил твою дочь, которой тогда было двенадцать лет. Наш пылкий роман продолжался до моего возвращения в Риверлейн и возобновился этим летом, в июне, четыре года спустя. Это счастье было величайшим событием моей жизни, и я ни о чем не жалею. Однако вчера я узнал, что она мне неверна, и мы расстались. Этот Таппер, кажется, тот самый малый, которого вышвырнули из одного твоего игорного клуба за попытку орального сношения с туалетным уборщиком, беззубым старым инвалидом, ветераном первой Крымской войны. Пожалуйста, побольше цветов!
Твой любящий сын
Ван
Он медленно перечитал письмо и медленно разорвал его на части. Записка, которую он в конце концов положил в карман своего пиджака, была намного короче.
Папа,
у меня вышла банальная ссора с незнакомцем, которого я ударил по лицу и который убил меня на дуэли вблизи Калугано. Прости!
Ван
Вана разбудил ночной портье. Он поставил чашку кофе с местной яичной плюшкой на столик у его кровати и ловко сцапал ожидаемый червонецъ. Наружностью он несколько походил на Бутейана, каким тот был лет десять тому назад и каким явился в только что виденном сне, который Вану удалось воссоздать в ретроспективном озарении лишь отчасти: бывший камердинер Демона объяснял Вану, что «дор» в названии дорогой его сердцу реки – это то же искаженное «гидро», что и в слове «дорофон». Ван часто видел словесные сны.
Он побрился, бросив два испачканных кровью безопасных лезвия в массивную бронзовую пепельницу, опорожнил кишечник структурно
