и уже год не встает с постели.
– Даже в туалет?
– Я не знаю, Элоиза.
– Почему?
– Господи, Элоиза, ведешь себя, как будто тебе не пятнадцать лет, а восемь.
– Ах.
– Тете Розе шестьдесят восемь. У нее была тяжелая жизнь, муж ее бросил, чтобы играть в бейсбол в Де-Мойне или что-то такое, и она так и не оправилась после этого. Вот все, что я знаю. Мама тебе расскажет подробнее, когда мы следующий раз с ней увидимся.
– Можно взять Фрэнки на прогулку? Сейчас не так уж холодно. Мы могли бы пройтись вдоль дороги, поискать полевые цветы.
Розанна взяла стопку свернутой одежды и переложила ее в корзину. От нее пахло крахмалом и свежестью.
– Хорошо, – сказала она. – Вчера я там видела колокольчики.
Она повернулась к лестнице, услышав, как сын зовет ее: «Мама! Мама!» От одного лишь звука его голоса ей захотелось бросить бельевую корзину и бежать к нему, но она вынуждена была сохранять достоинство, поскольку Элоиза стояла прямо за спиной.
На Дне благодарения Элоиза смотрела на Фрэнка ровно в тот самый момент, когда он ошарашил всю семью, выкрикнув:
– Раз два три четыре пять шесть сем восем девть десить!
Мать прибежала из кухни, тетя Роза всплеснула руками, и даже Рольф, который с обычным для него глупым видом сгорбился над тарелкой, поднял голову и рассмеялся.
Опа[5] сказал:
– Ведь это ж надо!
А Розанна лишь глубоко вдохнула и самодовольно фыркнула. Фрэнка сразу же признали гением в семье. Мать Элоизы вспомнила какую-то тетушку, которая в четыре года уже умела читать, и что Розанна сказала отцу Бергеру: «Очень рада с вами познакомиться, сэр», – когда ей еще и двух не было, причем никто ее этому не учил. Но считать от одного до десяти, когда тебе еще и двух нет, – это что-то.
На Элоизу все это не произвело такого впечатления. Она уже девять месяцев присматривала за малышом Фрэнком и знала, что он отнюдь не идеален. Что ему удавалось лучше всего, так это не принимать «нет» в качестве ответа, однако, думала Элоиза, никто этого не знает, потому что никто, кроме нее, не говорит ему «нет». Розанна говорила: «Не думаю, дорогой» или «Может быть, попозже, Фрэнк, милый», а потом Фрэнк ныл и подлизывался, пока Розанна не давала ему то, чего он хотел, потому что он ведь такой милый, а потом Розанна всем рассказывала, какой он замечательный и покладистый малыш. Когда Элоиза говорила ему «нет» (например: «Нет, я не отдам тебе мое сахарное печенье»), Фрэнк широко открывал рот и начинал вопить. Розанна взбегала по лестнице и спрашивала:
– Почему он кричит? – но прежде чем Элоиза успевала ответить, она подхватывала Фрэнки и говорила: – Тише, детка. Тише, Фрэнки, пойдем вниз и дадим Элоизе спокойно позаниматься.
Конечно, печенье Фрэнки не получал, зато он получал кое-что получше, думала Элоиза, потому что Розанна до сих пор кормила его грудью, точно так же, как ее мать и тетя Хелен кормили грудью всех своих детей, кроме Элоизы («Она сама отказалась в девять месяцев. Никогда не пойму этого ребенка»), пока не рождался следующий.
Уолтера Фрэнк никогда ни о чем не просил. Иногда он смотрел на Уолтера и смеялся, когда Уолтер садился на пол и играл с чертиком из коробочки и барабаном. Еще он катался у Уолтера на плечах или висел вниз головой на его руке и хохотал, но Элоиза видела, что Фрэнк побаивается Уолтера. Да и кто бы не испугался? Уолтер ведь такой шумный.
Каждый день Фрэнк пытался провернуть с Элоизой то, что ему так отлично удавалось с Розанной, – поговорить. Сегодня, когда Элоиза оторвала Фрэнка от мозаики, на которую он смотрел (и жевал кусочки, вместо того чтобы складывать их вместе, – и в чем тут его гениальность?), чтобы уложить его в кроватку, он заревел и потянулся к мозаике, пытаясь спуститься.
– Пора баиньки, – сказала Элоиза.
Розанна пекла пироги с тыквой на кухне, так что никто не пришел ему на помощь.
– Мозяйка! – буркнул Фрэнк.
– После того, как поспишь, – обьяснила Элоиза.
Фрэнк перестал плакать и уставился на нее.
– Мозяйка! Одна мозяйка!
– Нет, – сказала Элоиза.
– Одна! – не унимался Фрэнк.
– Нет, – отрезала Элоиза.
И тут Фрэнк выгнул спину и закатил истерику, потому что Розанна всегда прямо-таки таяла, когда он говорил: «Одна мозяйка!» или «Попоззе!», шла у него на поводу и позволяла лечь через минутку или через десять. Дома, с братьями, было совсем не так. В свои четырнадцать, десять и семь лет они так привыкли слышать отказ, что стоило их матери раскрыть рот, чтобы ответить на какую бы то ни было просьбу, как Курт, Джон и Гас уже безмолвно произносили за нее «нет». А потом, когда ма говорила это, они начинали хохотать, а она не понимала почему.
Элоиза вела себя по-другому, полагая, что спрашивать о чем-либо бесполезно. Годы наблюдений за Розанной, которая всегда выбалтывала все свои планы, так что у ма заранее складывалось определенное мнение, или Рольфом, который просто делал то, что велел ему отец, научили Элоизу, что, если просто тихо делать свои дела, никто тебе не помешает, особенно в доме с шестью детьми, где еще иногда жили какая-нибудь тетушка или кузина, батрак или двое из Старого Света, да еще то и дело приходили Ома[6] и Опа. Куда проще изображать бурную деятельность, задавая при этом бесконечные вопросы, пока не надоешь, а потом спрятаться
