Марку захотелось поскорее отделаться от мальчишки. И он развязно спросил:
— И часто это с ним?
— Частенько. Даже слишком. Впрочем, все парни такие. Вот я отстал. А ведь еще хуже был, чем они, но теперь точка, все! Раз навсегда с этой гадостью покончил.
— Еще хуже? А что значит хуже?
— Настоящим наркоманом был… кололся. А от уколов этих ничего не стоит загнуться, я, слава богу, вовремя сообразил и бросил.
После мгновенного колебания он добавил:
— Ну, прощайте, раз вам ничего не требуется… — И любезно переспросил: — Действительно ничего? — Потом снова тоном сводника: — Даже не интересуетесь узнать, где его хибара?
Казалось, парень готов на любые услуги.
— Если он захочет меня видеть, он знает, где я живу.
— Простите, мы здесь совсем одичали, я и забыл, что для вас главное, чтобы все было по форме.
И он ушел.
«Значит, Ален наркоман… Что же могло погнать мальчика из обеспеченной семьи в такую даль? Родители разведены. Он на это намекнул, но ведь это, в конце концов, ничего не объясняет. Наркоман, голодный. Вчера не на что было хлеба купить, а на то, чтобы забыться, уйти от действительности, на это хватило. Вот сегодня он совсем раскис, как выразился тот малый».
Марк не прочь был бы повидать Алена, выяснить причины его падения. Марк до сих пор верил в такие понятия, как причина и следствие. Внезапно ему показалось, что он в силах еще спасти это гибнущее дитя. Ну разве не смешно было разыгрывать перед сегодняшним мерзким мальчишкой комедию благородства? Кичиться благородством, когда речь идет о тонущем ребенке, совсем как у нашего дедушки Лафонтена. Дойти до такого убожества! А еще считает себя передовым. Во всяком случае, до приезда сюда, в Катманду, он в этом не сомневался, но сейчас в здешнем мире, так ни на что не похожем, все прежние ценности полетели с чертям. Возможно, родители Алена тоже люди весьма порядочные. Марк вдруг ужасно запрезирал этих буржуа, окопавшихся на островке удовлетворенного эгоизма.
А он-то сам? Он, не посмевший выманить адрес Алена хотя бы хитростью! Потому что это, видите ли, неприлично! А теперь адреса он так и не узнает, только потому что не пожелал расстаться с идиотским предрассудком.
За работу! Раз его заверили, что Ален сегодня не покажется, для Марка день все равно что кончился. Разумеется, солнце сияло вовсю, но сияло оно для других.
Нужно, ему позарез нужно написать эту проклятую статью. Статью, где он ни словом не обмолвился о том, что его действительно занимает. Снова экономические проблемы, снова — этнология плюс археология, встречи с людьми, так как в статье следует затронуть вопрос об искусной и умеренной внешней политике этой маленькой страны, вставшей на путь развития, — вот какова его задача.
Хиппи… не раз обыгранная тема, да и не за тем он сюда явился. Ален со своими наркотиками, сам он мишень для насмешек собственных сыновей. У каждого свои заботы.
Он вернулся в отель. Поднялся в номер, разложил бумаги и велел соединить себя с дворцом.
Он работал уже часа два, когда зазвонил телефон; писал он так усердно, что сумел даже вставить в статью две-три идейки и остался доволен стилем.
— Вас вызывают, не кладите трубку.
И сразу послышался робкий голос:
— Алло!.. Я тут внизу… Можно к вам подняться?
— Кто говорит?
Вопрос был задан лишь затем, чтобы подавить нелепое волнение, Марк отлично знал, что говорят не из дворца, хотя звонить должны были именно оттуда, и не из французского посольства.
— Я тот самый, что съел вчера все сандвичи… Помните?
Еще бы он не помнил! Слишком хорошо помнил!
— Ладно, сейчас спущусь.
— А может, мне подняться?
Марк поколебался с секунду, недоставало еще, чтобы у того создалось впечатление, будто он испугался. Но не набросится же на него этот мальчишка, этого-то он не допустит. Значит, право выбора за ним. И если он предпочтет бар…
— Нет, я спущусь. Подождите меня в баре.
И повесил трубку.
Закончить начатую фразу, ополоснуть лицо. Так или иначе, он вовсе не намерен бросаться по первому зову посетителя.
Однако вскоре он уже любовался безукоризненным овалом лица юноши. А тот со вчерашнего дня вроде бы даже постарел. Еще бледнее, чем накануне, глаза ввалились, лицо осунулось, похудело. И все то же детское выражение, пленившее вчера Марка, но на сей раз даже ни тени улыбки на губах.
Мальчик сидел, но при появлении Марка поднялся с табурета. От вчерашнего вызывающего поведения ничего не осталось.
— Здравствуйте.
Повадки вежливые, чуть ли не униженные.
Марк удержался и не спросил: «Голодны?»
Про себя-то он подумал: «Жрать хочешь?»
А вслух проговорил:
— Каким добрым ветром тебя сюда занесло?
Сам не зная почему, он обратился к мальчику на «ты». Ведь он еще ребенок.
Юноша попытался улыбнуться, но лицо его исказилось гримасой.
— Добрым ветром… Это как сказать…
— Ну, значит, плохим? Если так лучше звучит.
Подошел бармен.
Марк повернулся к своему гостю:
— То же, что вчера?
Легкое движение головой, даже не согласие, опередило слова Марка.
Повернувшись к своему гостю, Марк произнес:
— Значит, мы говорили… Ладно, будем считать, что ничего не говорили. Начнем-ка лучше сначала… Как тебя звать?
— Пьер.
— Вот как, а я думал Ален.
— Если вы знаете, то зачем спрашиваете?
— Так все-таки — Ален или Пьер?
— Как хотите… Здесь меня называют Ален.
— Ну, а в Париже?
— В Париже тоже Ален.
— Тогда зачем же ты говоришь Пьер?
— По-моему, это мое право. Я делаю, что хочу. Насколько мне известно, я вам ничем не обязан… разве вот только сандвичи.
— Ладно, ладно, не заводись, просто мне хотелось понять.
— Понять, понять. Только одно и твердите. Будто самое главное понимать. Будто можно понимать. Я сам не знаю, почему сказал «Пьер». Сказал потому, что я свободен, потому что говорю, что хочу говорить.
И устало добавил: — Но какое все это имеет значение — имена, слова.
— Возможно, и не имеет, но любая ложь — это не пустяки, даже совсем не пустяки.
— Вы-то вот знаете разницу между ложью и правдой?
— Конечно, и очень точно знаю.
— Выходит, вам повезло! Я никогда не знал, да и в нашей семье тоже никто не знал.
Он зашел дальше, чем хотел, фраза сама сорвалась с его губ. Помолчав немного, он добавил:
— Не знаю, почему я так сказал, у меня семьи нет…
— А ты же говорил, что у вас отель?
— Ах, верно, я вам так сказал… И все равно семьи у меня нет. Ни здесь, ни там. С этим покончено. Отрезано, да, да… А я и забыл, что я вам об этом сказал.
Такой у него был печальный, такой усталый вид, что Марку захотелось его утешить, приласкать как ребенка, заставить его разговориться, пусть поделится своими горестями и печалями, а вдруг легче станет. Только вот этого и нельзя. Если бы мальчику вчера не пришли в голову грязные мысли — от которых Марк даже покраснел, возможно, впервые со дней своего отрочества, — он пригласил бы его к себе в номер, уговорил бы принять ванну… Но после того недоразумения, замаравшего их только что зародившиеся отношения, об этом и речи быть не может.
Бармен притащил блюдо сандвичей, и они исчезли в одну минуту. Ясно, мальчик ничего не ел со вчерашнего дня.
— Я хочу перед вами извиниться. Конечно, я не из-за еды пришел… — и вдруг умоляюще добавил: — Вы верите мне, да?
Сказал так, будто вся его жизнь зависела от ответа или молчания Марка.
— Ну конечно, верю. А по правде-то, почему ты пришел?
На лице мальчика снова застыла маска растерянности.
— Не знаю… Хоть бы я сам знал. Просто потянуло к вам что-то непонятное, потянуло ужасно. Как будто вы спасете мне жизнь. Но ведь мне ничего не грозит. Такая вся это глупость, со мной это впервые.
— Понимаю, отлично понимаю.
— Понимаете! Ничего вы понять не можете. Это очень сложно.
Неожиданно для Марка он уронил голову на стол, спрятав лицо в ладонях.
— До того сложно…
Марка охватил нелепый страх: а что, если мальчик сейчас начнет реветь? К счастью, кроме них двоих, в баре никого не было, в эти часы сюда не заглядывали посетители.
А мальчик продолжал:
— Надо бы вам все-таки объяснить… вы со мной так ласково говорили, я и забыл, что так вообще говорят. Наши парни тоже милые, но это совсем другое. Видите ли, я здесь уже шесть месяцев… — Он снова весь окаменел: — Впрочем, я не собираюсь рассказывать вам свою историю… Потому что истории-то никакой нет.
Молчать. Если Марк промолчит, мальчику легче будет разговориться. Главное, не понукать его, стушеваться, не перебивать.
И в самом деле, после долгой паузы Ален заговорил снова:
— Шесть месяцев, даже трудно поверить.
