Но в статье о Деревянко ничего подобного не было, и мы решили, что генерал просто поругался с партийными боссами. В общем, дали генералу по шапке, и он исчез из Воркуты. Я хорошо помнил импозантную и красивую фигуру генерала, и что у меня в кабинете стоит такая красивая удобная мебель, я обязан исключительно генералу. Как генерал тогда рявкнул на Бойцову... Потом по лагерям пошел слух, что наш Деревянко подписывал капитуляцию Японии. Все может быть, в нашей стране ничего невозможного нет...
В то же знаменательное лето 1954 года в Воркуту пригнали большой этап, в несколько тысяч заключенных, из спецлага Камышлаг, расположенного где-то за Уралом. Нам рассказали, что лагерь взбунтовался, зыки отказались работать, пошла буза, и начальство ГУЛАГа решило лагерь расформировать, то ли совсем, то ли по частям, мы не знали, но в нашу «Капиталку» влили человек двести самых что ни на есть воров-законников. Конечно, для нас это был крайне неприятный «сюрприз», и мы все насторожились. Один только их вид внушал отвращение: лица дегенеративные, взгляд злобный и дерзкий, это были действительно отбросы общества, не поддающиеся какому-либо перевоспитанию.
Однако майор Воронин никаких там воров-законников не признавал и считал, что работать должны все: пайку получаешь? – давай вкалывай! Особенно упорных Воронин держал в карцере до тех пор, пока вор не приходил в «христианскую веру»... Но камышлаговцы не признавали наших порядков и тем более какого-то там Воронина. Однажды вечером после поверки двое верзил из новеньких вошли в барак Горнадзора, показали отличные ножи с наборными ручками и негромко, но веско провозгласили:
– Деньги на стол!
Воры, конечно, знали, у кого в лагере больше всего денег, но не знали пустяка – у кого они их потребовали... Короче говоря, через полчаса их обоих доставили на носилках в хирургический стационар, и наш дорогой и невозмутимый доктор Катлапс сотоварищи несколько часов штопал их в операционной, как рваные мешки, и заштопал в конце концов. Через пару дней ко мне в кабинет зашли два бригадира из Горнадзора и попросили устроить им «свидание» с недобитками, чтобы они смогли без шума их прикончить. Оба мужика доверительно брали меня за пуговицы и тихо, но настойчиво убеждали:
– Ну, Борисыч, пусти нас только на минуту, попозже, ближе к полуночи, мы «работнем» их, и все будет шито-крыто...
Я с трудом их убедил, что пострадает прежде всего доктор Катлапс, который, дескать, «не обеспечил»... Я смотрел на этих русских красивых парней, на их мужественные волевые лица, умные глаза... Они были ведь добрыми, смелыми и вовсе не бандитами, а вот, однако, «работнем», и все... Все-таки со мной они не захотели ссориться и попытались проникнуть в стационар через другие «ворота», но там на их пути встали железные Лапинскас и Миша Дециг. Воры остались пока живы, но как только смогли немного передвигаться, Воронин их немедленно отправил на санитарной машине в другой лагерь. Так и ушли они, сплошь забинтованные, опираясь на костыли. Это событие несколько охладило бандитское настроение камышлаговцев, но ненадолго... То и дело наши каторжане принимались «учить» камышлаговцев уму-разуму, и все за неистребимое воровское желание ничего не делать, но жить припеваючи. Но прошли времена, когда блатняки держали в страхе целый лагерь, власть переменилась... Конечно, главными врагами воров были нарядчики, так как только они были непосредственным распорядителями рабочей силы, в их руках были талончики на жизнь – пайка и баланда, но наши нарядчики тоже не боялись никаких воров, ни наших, ни пришлых. Камышлаговцы решили дать бой нарядчикам и группой явились в нарядную с целью порезать их как следует. Старшим нарядчиком уже давно у нас подвизался знаменитый Пашка Эсаулов, которого в свое время припечатал на обе лопатки мой друг Вася Михайлов. Правда, тогда была классическая борьба, а здесь удар ножом в спину из-за угла... разные вещи. Но, во-первых, Пашка и сам мог своим пудовым кулачищем уложить любого блатняка, а во-вторых, он был старый лагерный зубр, один никогда в помещении не оставался, его всегда окружала личная охрана, и в тот день его охранял каторжанин Цовка, тоже отчаянный бугай, повидавший на своем веку воров достаточно. Цовка и принял на себя первый и, конечно, неожиданный удар ножа, и его кишки распластались по полу... Пашка получил второй удар, но успел сориентироваться, и нож вошел по рукоятку, но только в верхнюю часть бедра. И мужики не спасовали, сами набросились на воров, обезоружили и хорошо помяли, правда, давить насмерть не решились, свобода-то маячила, и схватить срок за мокрое было ни к чему...
Катлапс долго и старательно зашивал обоих в операционной, мы смотрели на них как на героев, даже начальство, а работяги тащили им и папиросы, и махорку, и что-либо «бацильное», ну и конечно «горючее». Бутылки им шли, конечно, через меня. Провалялись оба мужика в стационаре больше месяца и вернулись в свою нарядную как ни в чем не бывало.
В это же время произошел тяжелый эксцесс на шахте № 6. Камышлаговцы и там повели себя по-воровски разнузданно. Каторжане почему-то не сумели им дать необходимый отпор с первых дней, и блатные воры сели работягам на шею... Работяги несколько раз обращались к лагерному начальству с просьбой убрать из лагеря «отрицаловку» и дать им возможность спокойно работать. Просьба зыков осталась без внимания... Тогда в одну из ночей работяги все как один вооружились кто чем мог, согнали всех блатных воров в один из бараков, наглухо закрыли все двери и окна и сожгли барак вместе с блатняками дотла... В огне погибло более ста человек, и никто их не пожалел... Солдаты бегали вокруг лагеря как угорелые, палили из автоматов в воздух, но в зону зайти так и не решились, многотысячная возбужденная толпа заключенных, вооруженная только кольями, не пустила солдат в лагерь, они твердо заявили, что будут драться до последнего... Интересно, что высокое начальство не стало искать зачинщиков инцидента и виновных, а весь свой гнев обрушило на лагерное руководство, были разжалованы начальник лагеря и старший оперуполномоченный МГБ. Все зыки Воркуты весьма одобрительно отнеслись к происшествию на 6-й шахте, восхищались единодушием заключенных, совершивших жестокий, но справедливый самосуд, одобряли наказание виновного начальства... Однако жечь людей живьем...
Но и в нашем лагере камышлаговцы нет-нет да и напоминали о себе. Много лет в КВЧ лагеря работал Петро Гриценко, здоровенный добродушный хлопец с Украины. Сам Петро на сцене никогда не выступал, но был страстным поклонником самодеятельности, незаменимым организатором концертов и спектаклей. Все члены нашей самодеятельности любили и уважали Петра. Не знаю, по каким причинам Гриценко ушел из КВЧ и устроился работать помощником Паши Эсаулова, то есть стал одним из главных нарядчиков лагеря. Как Петро воевал с ворами, я, конечно, не знаю, но войну эту он в одночасье проиграл...
Как-то в теплый летний день я встретил Петра около санчасти и, мы вместе, не спеша, пошли с ним по мосткам, беседуя о том о сем. Помню, он стал меня уговаривать принять участие в новом большом концерте самодеятельности, запланированном на ближайшее время, я отказывался. Так мы с ним погуляли с полчаса, Петро, между прочим, сказал мне, что сидеть ему в лагере осталось меньше года, что в Воркуту приехала его жена и ждет его освобождения. Я даже позавидовал ему белой завистью – так мало осталось страдать... У нас была в ходу известная лагерная хохма:
– Сколько осталось тебе сидеть?
– Да десять месяцев.
– Во счастливчик!..
– Да все месяцы-то май...
Потом Петро направился к себе в нарядную, а я в свой кабинет. Прошло еще полчаса, слышу в коридоре топот, громкие голоса – и в кабинет ко мне без стука влетает Петя Лапинскас и прямо с порога громко кричит:
– Петра Гриценко убили!
И убежал, хлопнув дверью. Что за чертовщина, светлый день, я только что говорил с Петром, и вдруг убили... Я поспешил в приемный покой, который был рядом с моим кабинетом, открыл дверь и ужаснулся... На белом столе, как был, в одежде и кирзовых сапогах лежал на спине огромный Петро Гриценко, его лицо было покрыто смертельной бледностью, из ушей и носа текла густая кровь, дыхание уже было чейн-стоковское, Петро умирал... За эти годы я насмотрелся всякого, многое узнал из практической медицины и без врачей определил, что у Петра перелом основания черепа. Подойдя поближе, я увидел, что затылок у Петра размозжен, и волосы слиплись от густой крови, Петро еще вздохнул несколько раз, глубоко и редко, из носа и изо рта пошли кровавые пузыри, и он затих... Черты лица у Петра заострились, приобрели какое-то особо строгое выражение, кожа лица на глазах стала как белый мрамор... Как вскоре выяснилось, когда Петро шел в нарядную, к нему подошли двое, один – спереди и что-то у Петра спросил, а второй сзади ударил его обрезком медного шестигранника по затылку два раза. Эту картину видели из окон ближайшего барака, определили, что убийцы были из камышлаговского этапа, но кто конкретно убивал, так и не дознались. Дружки Гриценко поклялись, что если разыщут убийц Петра, повесят их публично, но, несмотря на все старания хлопцев и начальства, убийц так и не разыскали... Петра все очень жалели, такой сердечный и добрый был хлопец.
