болезненное внимание к страданию, где бы оно ни проявлялось (как у
Достоевского), в этом романе находит свое самое глубокое выражение. Вся
книга как бы непрекращающийся пароксизм страдания и мучительного
сострадания. Грязь и жестокость изображены с беспощадным реализмом,
ужаснувшим даже тех, кто привык к Горькому и Андрееву. Та же тема в
Крестовых сестрах (1910), где нищета и убожество обитателей большого
петербургского дома – Дома Буркова – вырастает в символ мира нищеты.
Главная тема книги – жестокость судьбы к «безответным», вечно невезучим
существам, которые рождаются на свет лишь для того, чтобы стать жертвой
жестокости и предательства.
В 1909 г. Ремизов написал Историю Ивана Семеновича Стратилатова
(сначала она называлась Неуемный бубен). В формальном смысле это его
шедевр. Действие повести происходит в провинциальном городе и строится
вокруг чиновника Стратилатова, одного из самых поразительных и
необычайных созданий во всей портретной галерее русской литературы. Как
большинство ремизовских персонажей, это подпольный человек, но с такими
особенностями, которые остались вне внимания Достоевского. Повесть
великолепно построена, хотя не в чисто повествовательном плане. Из всех
русских писателей только Ремизов умеет вызвать ощущение странной жути
какими-то средствами, в которых вроде бы нет ничего ужасного или жуткого, а
все-таки является непреодолимое впечатление, что тут присутствуют дьяволята.
Пятая язва (1912) также история из провинциальной жизни. Тут меньше
странностей и больше пронзительного человеческого интереса. Это история
щепетильно-честного, но холодного и бесчеловечного и потому чрезвычайно не
любимого в городе судебного следователя на фоне провинциальной лени, грязи
и злости. В конце концов ненавистного следователя вынуждают совершить
вопиющую и непростительную судебную ошибку, и поэтический суд Ремизова
представляет его крушение как искупление прежней холодной и бесчеловечной
неподкупности. К тому же периоду относится Петушок (1911), пронзительная,
трагическая история мальчика, убитого случайным выстрелом во время
подавления революции. Этот рассказ имел особенное влияние благодаря
чрезвычайно богатому «орнаментальностью» разговорному стилю.
В более поздних рассказах стиль Ремизова становится чище, строже,
оставаясь таким же характерным и бережно-внимательным к слову. Годы войны
отразились в Маре (1917), куда вошел Чайник, удивительно тонкий рассказ о
жалости и чувствительности. Построен он с чеховским искусством и
принадлежит к длинному ряду рассказов о жалости – характерных для русского
реализма, – куда относятся гоголевская Шинель и тургеневская Муму.
Революция и большевистский Петербург отразились в Шумах города (1921), в
котором также много лирики и легенд. Последний его роман, широко
задуманный, появился только частично в Русской Мысли (1923–1924). Он
содержит сильно написанный, синтетический характер злорадствующего
176
пессимиста, философа Будилина, который, подобно Стратилатову, весь окутан
аурой бесовского присутствия. Несколько в стороне от прочего стоит В поле
блакитном; Ремизов начал писать его в 1910 и напечатал в 1922 г.; с тех пор
появились продолжения. Это история девочки Оли, сначала дома в деревне,
потом в школе, потом в университете, где она становится эсеркой. Это одна из
лучших его повестей – еще и потому, что здесь он воздерживается от излишеств
стиля и оригинальничания, сохраняя главное – чистоту разговорного языка. Тут
замечательно воссоздана тонкая и мягкая атмосфера старосветского
деревенского дома и прелестно написана героиня. Но это, скорее, не роман, а
ряд жизненных зарисовок и анекдотов.
Ремизов все больше и больше стремился вырваться из жестких границ
художественного вымысла и обратиться к формам более свободным. Из того,
что создано в этих формах, интереснее всего Взвихренная Русь, замечательно
свободно, не по-журналистски написанный дневник его революционных
впечатлений, и Розановы письма (1923) – приношение, достойное памяти этого
удивительного человека, который был его близким другом; но это книга,
написанная русским для русских, и иностранцам будет совершенно непонятна.
Та же тенденция к более свободному и неформальному способу выражения
явлена в России в письменах, где комментируются документы начала XVIII
века. Но везде Ремизов остается изумительным стилистом; нигде его лукавый и
капризный юмор не проявляется свободнее и страннее. Это подмигивание,
иногда просто шутливое, а иной раз неожиданно жутковатое, и есть, пожалуй,
окончательное и истинное выражение ремизовской личности. Оно снова
появляется в Снах; тут в самом деле рассказываются сны, вполне реальные,
настоящие, самые обыкновенные, какие каждому случается видеть, но
оживленные той особой логикой, которая понятна только спящему и становится
странной и дикой ему же, когда он проснулся. Введенные в Взвихренную Русь,
они и придают ей ту неподражаемую атмосферу, которая свойственна только
ремизовским вещам.
Своя логика есть не только у снов, но и у народных сказок, притом
совершенно непохожая на нашу. Именно эта восхитительная «сказочная»
логика придает особое очарование многочисленным и разнообразным сказкам
Ремизова (русское слово «сказки» обычно переводится на английский как fairy-
tale, но это не совсем точно. Немецкое слово Marchen точнее). Некоторые
сочинил он сам и они связаны с Олей, героиней Блакитного поля. Они,
пожалуй, самые прелестные – до того убедительны и несомненны обитающие
там совершенно живые зайцы, медведи и мыши, до того жутковато-обыденны
домовые и черти, до того заразительна их неподдельная сонная логика.
Эти сказки собраны в книгу под названием Сказки обезьяньего царя
Асыки. Те же качества, но уже без детской атмосферы, мы находим в Сказках
русского народа, основанных на настоящем фольклоре, но обретающих
восхитительную новизну в руках Ремизова. Тем же стилем написаны Николины
притчи, но они серьезнее и имеют явно религиозное устремление. Народное
представление о Николае-чудотворце, добром святом, помогающем в каждом
деле, помогающем даже обмануть и украсть и всегда готовом заступиться перед
Богом за бедного человека, особенно близко Ремизовскому сердцу. Притчи –
связующее звено между сказками и легендами. Некоторые легенды, особенно
те, что входят в Траву-мураву – просто забавные, сложные истории с
приключениями и чудесами, в стиле греческих романов – где абсурд с особой
любовью подчеркивается рассказчиком. Прекрасный пример этой манеры
Аполлоний Тирский, который, к тому же, является шедевром русского народного
языка. Другие легенды более риторичны и орнаментальны и в них отчетливее
177
сказалась религиозная направленность, которая близка розановскому культу
доброты. Ремизов особенно останавливается на известной легенде о схождении
Богородицы в ад, где она была так растрогана страданиями грешников, что
пожелала разделить их, и в конце концов добилась от Бога, что на сорок дней в
году грешные души будут выпускаться из ада. Эта легенда, византийского
происхождения, особенно популярна в России, и Ремизов видит в ней основное
религиозное установление русского народа – религию чистого милосердия и
сострадания. Большинство ремизовских легенд взято из древнеславянских
текстов, канонических или апокрифических, тоже в конечном счете
