подняв над головой рог, приступил к выполнению старинного свадебного обряда.
— Долго ли шли? Труден ли был путь? С чем к нам пожаловали? — приветливо обратился он к молодым.
— Шли мы долго, но путь был легким, потому что горечь дороги мы растворили в сладости песни, — ответила за молодых Патимат.
— Вай, пропал наш Абдулхалик! Кто же может состязаться с Патимат! — зашептались женщины.
И вправду, Патимат славилась своей находчивостью. А потому, готовясь к свадьбе, родственники жениха и невесты неизменно вели борьбу за Патимат, пытаясь переманить ее на свою сторону. Вот и сейчас Патимат подбоченилась, гордо вскинула голову и на замечание Абдулхалика: «Что-то мы не слышали песни…» — заявила:
— Пели мы с начала пути и до ваших ворот. Но… видно, свинцом залиты у вас уши.
Кто-то хихикнул. Сконфуженный Абдулхалик, поняв свое поражение, торопливо протянул женщине рог с выплескивающейся бузой.
Но Патимат, ободренная смехом женщин и своей легкой победой, отвела протянутую руку.
— В нашем краю, — заявила она, — в краю, где расцветают такие цветы, — при этом она указала на зардевшуюся Узлипат, — хозяин, прежде чем угостить гостя, пробует бузу сам. — И, задорно сверкнув глазами, добавила: — Откуда я знаю, что у тебя в роге — ослиная моча или буза?
Громкий смех заглушил ее слова. Но на этот раз и Абдулхалик не ударил лицом в грязь.
— Ослы давно перевелись в горах, — подобравшись, словно перед прыжком, произнес он. — Их заменили мотоциклы. Но твое желание для меня закон. Пусть все плохое достанется мне, а все хорошее — тебе. — И он, пригубив рог, протянул его Патимат.
— Что ж, даже яд сладок, если твой друг разделил его с тобой пополам, — наконец сдалась Патимат и, осушив рог, повернула его вверх дном.
— А теперь скажите, откуда держите путь и почему остановились у наших ворот?
— Мы идем из страны, которая зовется «Надежда». А пришли к вам потому, что ваш орел поймал нашу куропатку. Все жители нашей страны выражают надежду, что орел и куропатка будут жить в мире и согласии и в реке счастья поймают не одну золотую рыбку.
— Я вижу, вы пришли к нам с добрыми намерениями. Потому-то наши ворота так широко открыты для вас. Правильно я говорю?
И Абдулхалик окинул глазами гостей, что теснились вокруг него, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть жениха и невесту.
— Верно, верно, честь твоей голове, тамада! — закричали вокруг.
— С чем пришли вы к нам? — продолжал Абдулхалик. — Как замышляете жить в новом доме?
Прежде чем ответить, Патимат хлопнула в ладоши. И рядом с ней появилась девушка с зажженной лампой — чирахом — в одной руке и с кувшином воды в другой.
— Мы принесли с собой огонь, чтобы в новом доме всегда было тепло и светло. Мы принесли воду, потому что вода — это жизнь, — ответила Патимат.
В этот момент закатное солнце, пробившись сквозь ветки деревьев, вспыхнуло на меди так ярко и сильно, что все невольно зажмурились.
— Вот это кувшин! — воскликнула Сакинат. — Словно выкован из самого огня.
— А горлышко-то, — подхватила Пари Меседу, — ни дать ни взять шея лебедя.
— Посмотри-ка, ты ближе стоишь, что там за рисунок на его боку, — прищурилась Сакинат.
— Кажется, девушка, — пригляделась к кувшину Пари Меседу, — ну да, девушка с раскосыми глазами. Это, наверное, сама Узлипат. А на руках у нее малыш. Она протягивает его к солнцу.
— Девушка с ребенком, говоришь? — заволновалась Сакинат. — Как ты думаешь, что Шапи имел в виду, на что он намекает?
Но Патимат и здесь не поддержала ее:
— Не знаю, не знаю, сестра Сакинат. Спроси у него сама. Я так думаю, одно из двух — или Узлипат принимает ребенка у роженицы, или Шапи высказал им свое пожелание на будущую жизнь.
— А-а! — разочарованно протянула Сакинат.
— Я вижу, вы пришли к нам не с пустыми руками, — между тем продолжал тамада. — Что ж, мы готовы принять вас.
— Спасибо! — поклонилась ему Патимат. — Но позволь и нам узнать, чем живут и дышат люди в вашей стране, как она называется?
— Страна наша называется «Дерево», — немного помолчав, ответил Абдулхалик. — Но дерево не простое. У него такие могучие корни, что никакой буре не под силу выкорчевать его. У него такая пышная крона, что птицы со всей округи находят здесь приют — вьют гнезда, сносят яйца, высиживают и выкармливают птенцов. Весной ветки покрываются белыми цветами, такими нежными, что даже хлопья снега грубы рядом с ними, а летом — сладкими золотистыми плодами.
— Нельзя ли попробовать плоды с вашего дерева? — спросила Патимат.
— Кушайте на здоровье, — и Абдулхалик протянул женщине миску с абрикосами.
— Да, они красивы на вид. Интересно, какими они окажутся на вкус, — пробурчала Патимат, недоверчиво вертя в руках эмалированную мяску. — Но почему они мокрые?
— Их только что собрали с дерева, роса еще не высохла, — нашелся Абдулхалик и сам отправил абрикос в рот.
— Что ж, попробуем и мы, — решилась Патимат. — Хороший у вас климат, если в апреле уже созревают абрикосы… Гости, может, у кого-то из вас будет просьба к тамаде?
— Будет! — выступил вперед смуглый юноша лет шестнадцати и добавил под общий смех: — Я хочу, чтобы нам подали петуха жареного, но в перьях.
— Пожалуйста, — хлопнул в ладоши Абдулхалик, словно всю жизнь только и делал, что жарил неощипанного петуха.
И тут же в кругу появилось блюдо с взволнованным, хлопающим крыльями петухом. Он косил на людей круглым испуганным глазом.
— Вах! — развела руками Патимат. — Разве это петух? По-моему, это сова. Если петух, почему он не кричит «кукареку»?
Но петух, видимо от пережитого волнения, совсем потерял голос и молчал, как утопленник.
— Это очень мирный петух. Он кричит, только когда разозлится на кур, — оправдывался Абдулхалик.
— Да? — недоверчиво проговорила Патимат, — Если у вас все петухи недоношенные, то мы сейчас же забираем обратно свою куропатку.
— Предлагаем выкуп! — торопливо проговорил тамада и накинул на плечи Патимат цветастую шаль с дрожащими кистями.
— По рукам! — согласилась Патимат. Это означало, что сделка закончена.
Заиграли зурна и барабан. Послышался булькающий звук бузы, высвобождающейся из узких горлышек кувшинов. Взвился чей-то смех. И вдруг надо всем этим раздалось оглушительное, яростное, победоносное: «Кукареку! Кукареку! Кукареку!»
То злополучный петух наконец-то вспомнил о своем петушином назначении.
Между тем Айшат уже подходила к молодым с тарелкой меда, золотисто-прозрачного, как этот весенний полдень.
— Как сладко! — зажмурившись, проговорила Узлипат.
— А мне, мать, — потянулся к меду Башир, — или я не заслужил сладкого?
— А тебя, сын, пусть потчует твоя невеста, — засмеялась Айшат.
— На-ка, Башир, — и Узлипат, одарив жениха нежным взглядом, поднесла к его губам полную ложку золотистого меда.
И вот уже
