Мне сладких обманов романа не надо, Прочь, вымысел! Тщетно души не волнуй! О, дайте мне луч упоенного взгляда И первый стыдливый любви поцелуй!
При этом он бросал выразительные взгляды на Анну, щеки которой пылали алым цветом, и ни у кого не вызывало сомнений, к кому именно эти строки обращены, и каковы тайные желания самого чтеца.
В гостиную ненадолго заглянул Михаил, послушал, громко хихикнул, скорчил рожу, покрутил пальцем у виска, и скрылся. Но Дмитрий Иванович даже не заметил этого и продолжал:
Не надо мне мертвых созданий искусства! О, свет лицемерный, кляни и ликуй! Я жду вдохновения, где вырвалось чувство, Где слышится первой любви поцелуй!
Тут не выдержала Екатерина Ивановна и со словами:
— Нет, знаете ли, это слишком, — поднялась и со стуком отодвинула стул, а затем, громко стуча каблуками по паркету, ушла. Лишь Надюша Капустина, не желая огорчать дядюшку или просто из любопытства, сидела, удерживая в своей руке кисть Анны. А та была готова расплакаться и едва сдерживалась.
— Как вам стихи? Надеюсь, понравились? — спросил Дмитрий Иванович, ничего не подозревающий, закончив чтение. — На мой взгляд, чудные стихи.
Только после этого он заметил насупленное лицо Анны, а в глазах племянницы плясали чертики.
— В чем, собственно, дело? — поинтересовался он. — Что не так? Я вас обидел?
— Надюша, выйди, — попросила ее подруга, — я хочу поговорить с Дмитрием Ивановичем.
Надежда, не особо поняв, о чем речь, покорно вышла.
— Дмитрий Иванович, вы не думаете, что нанесли мне непростительную обиду? — спросила она, поднявшись с кресла и беспомощно тиская в руке платок.
— Простите, чем? — растерялся он и шагнул вперед.
— Не смейте даже подходить ко мне. Я не хочу вас больше видеть и съезжаю с вашей квартиры.
— Позвольте, почему? Объясните, что случилось?
— Эти стихи… — попыталась сформулировать ответ она, но не могла от волнения подобрать нужные слова, — ваши стихи пошлы и неуместны.
— Это совсем не мои стихи, а Байрона. Чем они вас так обидели? Поверьте, лучше, чем он сумел это сделать, вряд ли кто сумеет передать.
— И не надо, вы все сказали и этим опозорили меня навсегда. Не ожидала от вас подобного. Завтра же съезжаю с вашей квартиры и не желаю вас больше видеть. Возвращайтесь к своей жене и читайте ей стихи о поцелуях. Век бы вас не знать…
— Аня, Анечка! — запричитал он, словно ребенок, отринутый от материнской груди. — Не надо, не оставляйте меня одного, я не знаю, что делать. Поверьте, я не хотел, вы не так все поняли…
— И слушать не желаю! — сверкнула она глазами, уворачиваясь от протянутых к ней рук. При этом ее коса взлетала в такт ее движения, опускаясь то на грудь, то на спину. — Я вам поверила, думала, и вы ко мне имеете самые чистые чувства, а вы со своими грязными поцелуями, словно специально…
Он бросился перед ней на колени, тянул руки, пытаясь удержать, но все бесполезно. Она юркнула в спальню и закрыла перед ним дверь и уже там наконец разрыдалась, бросилась на кровать, и все ее тело задрожало от обиды, от горечи унижения.
И дело было совсем не в этом несчастном стихотворении, а в ее душевном надломе, в неопределенности ее положения, в ожидании решительного шага со стороны Менделеева, который он так и не сделал. Не начни он читать стихи, случилось бы что-то другое, способствующее ее срыву и невозможности более сдерживать себя. И она выбрала полный разрыв, лишь бы не испытывать эти мучений дальше. Всё таки она была пылкой женщиной, желавшей от встреченного ею мужчины всего, что должно произойти между любящими друг друга людьми. И хотя она не желала себе в том признаваться, но она любила и хотела быть с ним при всей несуразности их положения. И даже сейчас надеялась, что произойдет некое чудо, она не знала, какое, и они останутся вдвоем, и только вдвоем, и будут принадлежать один другому, не стесняясь косых взглядов, посторонних звуков и неосторожно сказанного слова. Но не сейчас.
А Дмитрий Иванович, поднялся с колен и, не в силах уйти к себе, некоторое время постоял у дверей спальни, попытался осторожно открыть ее, но навстречу ему вышла Екатерина Ивановна и грозно спросила:
— Дмитрий, ты хочешь окончательно опозорить девушку? Не смей, я тебе не позволю. Уйди.
Он покорно поплелся в свой кабинет, забыв оставленный на фортепиано томик Байрона.
А наутро Аня ушла из дома, и больше он ее не видел. Вслед за ней переехали и Екатерина Ивановна с детьми. В их бывшей спальне, словно в назидание ему, осталась лишь китайская ширма с дракончиками и крепостной стеной на шелковых занавесях.
Глава седьмая
После произошедшего Менделеев несколько дней не мог до конца осознать истинную причину поступка своей сестры, а вслед за тем и Анны. Он находился в какой-то прострации, близкой к помешательству. Студенты и его друзья сразу обратили внимание, что с их любимым профессорам творится что-то неладное.
Как-то ему встретился в университетском коридоре ректор Андрей Николаевич Бекетов, который остановился перед ним и спросил:
— У тебя все в порядке? В последнее время ты сам на себя не походишь, потому беспокоюсь.
— Работы много, — хотел было уйти от разговора Менделеев.
— Ты ее сам ищешь, — парировал тот. — Как супруга? Как дети?
Менделеев понял, избежать разговора не удастся, а потому нехотя ответил:
— Володя в Морском корпусе, Леля с Физой пока в Боблово осталась. Да ты, поди, и сам знаешь. Решили, так будет лучше для нас обоих. Со мной пока живет моя сестра и ее дети. Тебя это интересует?
— Не совсем, ты что-то не договариваешь, я же вижу. Нет, если хочешь, не говори, но будет лучше, если хотя бы поделишься со мной, чем считаешь нужным.
Дмитрий Иванович посмотрел ему в глаза и, покачав головой, произнес:
— Вроде не поп, а исповедуешь. Что хочешь знать? Мне скрывать особо нечего.
Поскольку они беседовали в коридоре университета, то мимо них шли студенты, с интересом поглядывали в их сторону, здоровались. Бекетов кивал в ответ, в то время как Менделеев стоял, насупившись, ни на кого не обращая внимания, торопясь быстрее закончить тяготивший его разговор.
— И долго ты собираешься жить один? — поинтересовался Бекетов. — Вроде еще не старик, рано в монахи идти, — попытался он пошутить. Но Менделеев не принял его тон и резко ответил:
— Откуда мне знать, как все сложится. Но с Физой у нас не сложилось. Да ты и сам видел, чего спрашиваешь?
Бекетов не так давно купил усадьбу в Шахматово, стоявшую в нескольких вёрстах от Боблово, и время от времени наезжал к ним с визитом, а потому об отношениях Дмитрия Ивановича с женой имел представление.
— И что теперь? — не унимался он. — Станешь на развод подавать? Или мириться надумаешь? Худой мир лучше доброй ссоры, как в народе говорят. Дети опять же…
— Детей я ей не оставлю. Володька со мной, может, удастся и Ольгу выпросить. Всё одно она там вряд ли чему путному научится. Разве что сплетничать да у окошка день-деньской сидеть. Только Физа уговорила ее не уезжать, боится одна жить, — признался Менделеев.
— Я ее понимаю, — поддакнул Бекетов, — это ты у нас такой бесстрашный. А для иного одиночество — худшее наказание. Только вот не верю я, будто ты один долго протянешь. Может, уже приглядел кого, признавайся, — шутливо подмигнул Андрей Николаевич. — Признайся, а то по городу всякие слухи ползут. Сам знаешь, вроде столица, а обо всех известно то, о чем и близкие не догадываются. А ты у нас с некоторых пор знаменитость, о тебе в первую очередь всякие небылицы слагают, не обессудь.
