За столом разлилась тишина.
– Если мы оказались в ситуации открытой войны с Лигой, я не собираюсь сидеть здесь и позволить им принести её нам, – категорически заявила она. – Мы знаем, потому что продемонстрировали это Хевену, а он доказал это нам, что глубокий удар может стать решающим и… что, оставаясь в обороне, ты отдаёшь инициативу противнику. Солли, похоже, этого до сих пор не понимают. Да, – она нетерпеливо взмахнула рукой, – они атаковали непосредственно Шпиндель и домашнюю систему, но обе атаки хорошо вписываются в их стратегию постепенного наращивания давления; просто реальность такова, что у нас нет стратегической глубины. Но не думаю, что есть большие сомнения, что они будут думать об организации дополнительных операций против Квадранта из Мадраса или других секторов. Это практически напрашивается, потому что позволяет им воспользоваться преимуществами более коротких путей снабжения. Они не имеют подготовленного флота, обладающего той стратегической мобильностью и гибкостью, которые мы и хевы считаем необходимыми для военных сил, и я сомневаюсь, что хоть один адмирал Боевого Флота имеет гибкость ума, чтобы начать мыслить этими категориями. Имея время, они разработают новую доктрину или найдут кого-то – скорее всего, с Пограничного Флота – кто действительно умеет мыслить, но пока это случится, пройдёт время. И именно поэтому мы не будем стоять в обороне. Пока эти идиоты, закрыв глаза, продолжают танцевать под дудку Мезы, мы перенесём войну на их территорию. Я хочу уничтожить их базовую инфраструктуру в этом районе. С самого начала запереть их в обороне – психологически и стратегически. Для нас это означает – нанести удар по каждой остающейся у нас за спиной столичной планете сектора, чтобы никто даже подумать не посмел стрелять нам в спину, когда мы закончим давить на спусковой крючок и всеми силами отправимся в Систему Мейерс. Я хочу, чтобы системы захватывались с близким к нулю кровопролитием, насколько это вообще в человеческих силах, а после этого мы пойдём и вышибем остаток сектора.
Глава 27
Система Мёбиус: восстание
Капитан Питер Клавелл нахмурился, в третий раз за последние пятнадцать минут бросая мрачный взгляд на свой хроно. Его сменщик опаздывал – снова – и капитан вспомнил доходившие до него нерадостные слухи. Легко было генералу Ярдли объявить общее наступление на взбунтовавшихся смутьянов и недовольных, но не ей приходилось торчать здесь, в команде контрольно-пропускного пункта, смена которого опаздывала... в очередной раз. И не она была той, кто задавался вопросом – может быть на этот раз его смена опаздывает по по-настоящему веской причине. Или вопросом – может быть именно сейчас некие сучьи террористы решают нанести ему визит и задержать его на всю ночь, вместо того чтобы позволить ему благополучно вернуться в свою квартиру, свалив обязанности по защите упомянутого КПП на какого-нибудь другого несчастного ублюдка. Видит Бог, именно это стало участью многих Гвардейцев в последние две-три недели!
Он нахмурился при этой мысли и напомнил себе, что было бы очень плохой идеей сказать что-нибудь подобное вслух там, где это может дойти до Отдела Внутренних Расследований. «Пораженчество» стало считаться тяжким преступлением, караемым смертной казнью, и Клавелл знал по крайней мере одного офицера, отправленного в штрафной батальон за «враждебную агитацию», когда тот поставил под сомнение оценку разведкой уровня поддержки широкой общественностью захвативших «Белую Шлюху» террористов. На таком фоне высказывать мнение, что генерала Ярдли не слишком заботит сколько именно Гвардейцев она готова принести в жертву, чтобы приготовить свой специфический омлет, значило поставить жирный крест на собственной карьере.
А учитывая сегодняшнее отношение граждан Мёбиуса к состоящим в рядах Президентской Гвардии, на карьеру в гражданском секторе некий капитан Клавелл скорее всего мог не рассчитывать. В конце концов, подавляющее большинство рабочих мест требовало от занимающих их как минимум хотя бы способности дышать. Не то чтобы он в этой ситуации не был бы рад возможности сменить род занятий, если был бы в состоянии сделать это.
Клавелл тяжело вздохнул, откинулся в командирском кресле своего «Скорпиона», зевнул и, с наслаждением потянувшись, скрестил лодыжки и сцепил руки за шлемом.
«Ничего не имею против разбивания голов, если так сказал Президент», – подумал он. В конце концов, это была его работа, а Свейн Ломброзо понимал, что мужчины и женщины доказавшие лояльность заслуживают вознаграждения. Льготы, которые получил Клавелл выбрав эту карьеру, были довольно удивительны, когда он был свободен, а работа никогда не была особенно трудной. Время от времени проломить пару подвернувшихся голов, отправить несколько членов профсоюза или протестующих в больницу, патрулирование зоны охраны в одном из концентрационных лагерей, выполнить свои квоты на арест оппозиционеров... всё достаточно просто и рутинно. Если настоящих протестующих или иных недовольных не хватало для хорошей итоговой отчётности, то вокруг всегда нетрудно было найти кого-то, кого можно было подставить, благо суды не тратили время, выслушивая уверения в невиновности.
Бывали редкие – очень редкие – моменты, когда кадет Клавелл или даже лейтенант Клавелл ставил под сомнение систему и своё участие в ней. Но капитан Клавелл, старше и мудрее чем те юные максималисты, был уверен – кто-то должен поддерживать порядок и дисциплину в обществе, а если кто-то сомневался относительно вознаграждения с особыми привилегиями за свои усилия, лучшего жалования и уважения, которые власть представляла как должным образом заслуженные, это было не более, чем он заслужил за все принесённые им жертвы. И он никогда не беспокоился по поводу дурно пахнущих заявлениях разведки о сотнях непрерывно плетущихся заговоров против Президента. Сам он никогда не видел никаких признаков этого, во всяком случае не на организованной основе. Люди, которые могли бы устроить реальные проблемы, прекрасно знали, что скрестить шпаги со Стражей значит подставить свои головы для расшибания.
Но всё это было до Майских Беспорядков.
Беспорядки – и атака на «Белую Шлюху» – всё изменили. Теперь, всякий раз, когда бросал взгляд в окно, капитан видел антиправительственные граффити, погромы в правительственных учреждения и партийных офисах, а также результаты саботажа на государственных транспортных сетях. Полиция была повсюду, всё более и более открыто подкреплённая зловещим присутствием Гвардии. Тотальные аресты взлетели до немыслимых высот (вместе с количеством казней), и «Агентство Информации и Новостей» старательно уведомляло «пролов» об этом. Комментаторы и «специалисты по связям с общественностью» правительства всеми доступными способами старались подчеркнуть, что крошечная горстка недовольных, демагогов, радикалов и анархистов, вроде мнимых «борцов за свободу» из абсолютно неверно называемого «Фронта Освобождения Мёбиуса», уничтожают устои общества. Президентский пресс-секретарь оплакивал введение чрезвычайных мер безопасности, явившихся ответом горстке экстремистов, и то, каким образом эти меры вторгаются в жизнь и личные дела подавляющего большинства граждан, не желающих ничего иного кроме как подчиняться законам и жить своей собственной жизнью. Строгие наказания, что правительство вынуждено было неохотно ввести, преподносились как единственный возможный аргумент для порочных преступников типа «Фронта Освобождения», который они в состоянии были понять, и поэтому Президент не имел иного выбора, кроме как добиваться смертной казни за преступления против государственной власти в надежде, что наказание тех, чья вина была доказана поможет удержать других от зверских действий в отношении законопослушного общества.
А за кулисами репортёрских очерков и штатного персонала правоохранительных органов, подчёркивая драму открытых судебных процессов, осуждений и приговоров, царила тайная полиция генерала Матиаса. Никто не говорил о ней, в открытую, по крайней мере. Все знали, что она есть, но никто не знал, кто они. Они делали свою работу в тени, без лишнего шума и славы, подотчётные исключительно своему начальнику, лично генералу Матиасу и Особым Президентским Судам, в функции которых входило иметь дело с самыми злостными врагами государства. Именно невидимость делала их самой пугающей службой безопасности – знание, что они постоянно на страже, невидимы и готовы к атаке. И окутанное молчанием стирание врагов государства, с которыми они имели дело, сдерживало нарушителей, которые могли бы осмелился бросить вызов силам общественного порядка.
В настоящее время, однако, так хорошо и долго работавшая система оказалась лицом к лицу с уровнем беспорядков на грани прямого – практически – восстания, с чем она никогда раньше не сталкивалась. Но несмотря на выпуски новостей, «говорящие головы», публичные аресты и слухи о тайных облавах, несмотря на публично объявленные казни и необъяснимые исчезновения агитаторов и протестующих, анонимные плакаты на общественных стендах с каждым днём становились более агрессивными, более оскорбительными. Каждую ночь стены домов покрывали всё новые и новые лозунги, акты вандализма становились обыденностью, а служащие государственного аппарата стали подвергаться нападению. Более трёх дюжин из них были госпитализированы, а один из них скончался! Только попытки защитить от лавинообразно возрастающих угроз сотрудникам «Триады» требовали всё больше и больше полицейских ресурсов. Не говоря уже о ресурсах Гвардии, вроде взвода «Скорпионов» Клавелла и предлагающегося к нему взвода пехоты, занимавших КПП на подходах к «Башне Саммерхилл». Он понимал необходимость заверить персонал «Триады» в их собственной безопасности и безопасности их семей, но стоянка настолько большой огневой мощи в середине жилого района посреди ночи казалась немного чрезмерной.
